Прощальный поклон ковбоя - Стив Хокенсмит

перейти в первую колонку и определить, кому он принадлежит.

По крайней мере, мне так казалось. Но я быстро заметил, что со средними столбцами загвоздка. Вместо «Огден – Окленд» там значилось «Окленд – Огден».

Взглянув в верхний правый угол первой страницы, я заметил цифры, которые раньше пропустил: 06/07/93.

Мы выехали из Огдена восьмого июля. А значит, декларация составлена не на багаж до Окленда. Это была декларация предыдущего рейса из Окленда.

Я вернулся к столу Пецулло и перерыл все ящики. Там нашлось еще несколько старых деклараций, но документа для поезда Огден – Окленд, отбывающего восьмого июля, я не нашел.

– Вот зараза, – расстроился я. – Похоже, они избавились от декларации, как избавились и от окровавленного кирпича. Если бы этот свиноголовый кондуктор дал нам хоть пять минут, чтобы поискать вокруг поезда с фонарями, может быть…

Я повернулся к брату и обнаружил, что тот снова впал в транс, ссутулившись и уставившись невидящим взглядом в пол.

На этот раз Густав очнулся быстрее и без ругательств.

– Зачем отрывать бирку от ящика? Зачем красть декларацию? – спросил он тоном, не требующим ответа, поскольку уже знал ответы сам. – Если след заметают, то, спрашивается, куда он ведет?

– И куда, например?

– Например, к кому-то, кого надо выгородить, – ответил Старый. – К тому, кто остался в поезде.

Глава семнадцатая. Карлин, или Экспресс останавливается, но странности продолжаются

Поезд слегка дернулся, и ритмичный стук колес под полом начал замедляться.

– Пойдем глянем, – сказал Густав и заковылял к боковой двери.

Я отодвинул ее в сторону, и перед нами замелькали в полумраке угловатые силуэты зданий: все чаще и крупнее. Разбросанные по полям фермерские дома и сараи уступили место нагромождению складов и лавок.

Экспресс наконец прибыл в Карлин, штат Невада.

– Допустим, убийца Пецулло действительно все еще в поезде, – принялся рассуждать я. – Но теперь он может смыться, разве нет?

– Это зависит.

– От чего?

– От того, хочется ли ему смыться.

Старый глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и выдохнул медленно, будто не желая расставаться с чем-то очень ценным.

– Кому может прийти в голову сорвать багажную бирку и украсть декларацию? – спросил он. – Явно не хобо. И не фермеру, сделавшемуся разбойником. Это должен быть тот, кто знает, как делаются дела на железной дороге.

– В смысле, кто-то из работников ЮТ? – Я невесело усмехнулся. – Может, полковник Кроу вовсе и не сошел с ума.

– Эй, давай-ка не спеши. Нам не обязательно нужен железнодорожник, – остановил меня Густав. – Пассажир вполне может знать, как на поездах управляются с багажом… если ездит достаточно часто.

«Тихоокеанский экспресс» шел уже так медленно, что его можно было бы обогнать пешком, чуть ускорив шаг. Мы приближались к станции.

– Ну что ж… тебе, пожалуй, лучше пойти в туалет и привести себя в порядок, – заявил Старый. – Скоро нам предстоит разговор с полицией; не хочу, чтобы у тебя был такой вид, будто бык копытом на лицо наступил.

– О, вот спасибо, брат! Какая милая забота с твоей стороны, прямо не ожидал.

Я направился в сторону пульмановских вагонов, но Старый остался стоять.

– Идешь? – позвал я.

Он устало покачал головой:

– Хочу здесь еще немного порыскать.

– Ой, да ладно. Мало, что ли, рыскал уже? Ты совсем спекся, передохни.

Густав ссутулился, прислонившись к стене, но при моих словах выпрямился и сложил руки на груди.

– У меня открылось второе дыхание.

Я с сомнением оглядел его с ног до головы.

– Забавно. А у меня такое впечатление, что ты едва дышишь.

– Смотри сам от трепотни не задохнись.

– Ладно, дело твое. Поосторожнее только, – сдался я. – А я удаляюсь в уборную совершать вечерний туалет.

Уже войдя в тамбур, я развернулся и, пока не закрылась дверь, сунул голову обратно в вагон:

– Просто для сведения: у тебя и у самого такой вид, будто по тебе стадо пробежало.

– Да уйдешь ты уже, наконец, черт тебя раздери?

И я ушел.

Войдя в туалет, я первым делом посмотрел на себя в зеркало и удивился, как оно не треснуло, отразив мою физиономию. Щеки и подбородок покрывала корка запекшейся крови вперемешку с песком, а распухший нос размерами и расцветкой напоминал переросшую редиску. В моем распоряжении была лишь раковина размером с небольшую плевательницу, и я постарался как можно быстрее (а ближе к носу – как можно нежнее) оттереть грязь с лица.

К тому моменту, как поезд остановился, я успел придать себе некое подобие человеческого облика. Несколько раз плеснув напоследок водой на лицо и подмышки, я вернулся к багажному вагону и тихо постучал в дверь. Несмотря на пережитые ночью треволнения, судя по доносящемуся с полок храпу, большинству пассажиров чудесным образом удалось уснуть. Густав не открыл, даже после стука погромче, поэтому я выпрыгнул из вагона на темную платформу маленькой станции и отправился искать братца. В кирпичном здании кассы неподалеку горел свет, и оттуда слышались мужские голоса – не то возбужденные, не то злобные.

– Идите и вы туда, – сказал у меня за спиной Кип.

Обернувшись, я увидел юного разносчика, появившегося из тени у вагона «Уэллс Фарго».

– Локхарт набрался дальше некуда, – пояснил он. – И такого наговорил вашему брату, что я не знаю…

Наверное, Кип продолжал и дальше, но я уже не слушал. Я побежал.

Даже не успев открыть дверь, я услышал слова «хренов труш бешхребетный», выкрикнутые так громко, что я узнал бы этот голос из самого Огдена. Голос принадлежал Локхарту, и я ничуть не сомневался в том, на кого орет старый пинкертон, хотя точно знал, что мой брат далеко не трус и не «бешхребетный».

– Последний раз повторяю, я с вами не поеду, – говорил брат, когда я ворвался внутрь. – Но мы ведь вас не останавливаем. Охота ехать и словить пулю – да сколько угодно.

– Так и сделаю, если долш-шен!

Локхарт уже успел одеться, если можно так выразиться: штаны-то он натянул, но в теперешнем своем состоянии смог застегнуть только одну верхнюю пуговицу на поясе, и из ширинки игриво выглядывал хвост заправленной в брюки ночной рубахи. Пиджак пинкертон тоже надел, хотя тот был явно слишком тонок для долгой скачки по пустыне холодной ночью. Впрочем, нельзя сказать, что Берл не позаботился о том, как согреться в пути: в оттопыренном правом кармане пиджака просматривались очертания фляги.

Локхарт медленно повернулся на каблуках, по очереди пронзая взглядом каждого, кто находился в комнате. Нас собралось пятеро: Густав, я, Уилтраут, и еще двое незнакомых мне мужчин.

– Ну, никто не хош-шет отправиться в погоню со старым Берлом Локхартом? – Он закончил свой круг на мне, и когда заговорил снова, голос его звучал не столько угрожающе, сколько умоляюще. – Никто?

– Простите, мистер Локхарт… но я остаюсь с братом, – сказал я. – К тому же, если вы о том, чтобы гнаться за Лютыми, не нужно ли дождаться?..

– Трушы бешхребетные! – проревел Локхарт и, пошатываясь, исчез в ночи.

Повисла неловкая, смущенная пауза. В конце концов, чем ответить на столь унизительную характеристику, полученную от национального героя, пусть даже пьяного до помрачения ума?

Первым заговорил один из незнакомых мне мужчин – сутулый полусонный малый со всклокоченными волосами, которого, судя по недовольному виду, только что вытащили из теплой постели.

– Ну, – сказал он, проходя через низенькие воротца в отсек вроде загончика, заставленный столами и конторскими шкафами. – Пожалуй, попробую еще раз связаться с Огденом. – Сутулый уселся перед телеграфным аппаратом и застучал ключом.

– Что я пропустил? – спросил я у брата. – Ну, кроме ругани старины Берла, конечно.

– Начальник станции – тот вон – сообщил в Огден и в Сан-Франциско об ограблении, – пояснил Старый, кивая на мужчину у телеграфа. – Я отдал ему речь Барсона, чтобы тоже отстукал. Нам так ничего