Прощальный поклон ковбоя - Стив Хокенсмит

за запястья и потянул что было сил.

К счастью, сил у меня достаточно, и я закинул брата в вагон, как тюк сена в телегу. Он рухнул в нескольких футах от меня, прокатился по полу и остановился у гробов.

– Ты как? – спросил я.

Братец сел на полу и выдохнул нечто неразборчивое, а я закрыл боковую дверь, чтобы заглушить лязг колес и вой ветра.

– Что-что?

– Я сказал «прекрасно». И «спасибо».

– Да всегда пожалуйста… хотя нет. Так ты меня до сердечного приступа доведешь.

Старый виновато кивнул:

– Да и себя тоже.

Я начал искать кусок ткани, чтобы накрыть Эль Нумеро Уно: как-то неуютно было беседовать под взглядом его остекленевших глаз.

– Что ж, надеюсь, оно того стоило, – сказал я, в итоге накрыв короля хобо газетой, найденной в письменном столе Пецулло.

– О, еще как стоило. Если бы я не пошел туда, то не нашел бы вот это. – Густав сунул руку в карман и вытащил нечто напоминающее крошечную фарфоровую миску.

Она выглядела скорее как изящная чайная чашечка, чем посудина, из которой едят кашу, но вот ручки не было. А взяв мисочку в руки, я обнаружил на внутреннем ободке ярко-синий узор наподобие шашечек. На боку красовалась веточка с изящными листьями.

– Очень красиво, – заключил я, отдавая миску брату. – И очень странно.

– О, это ты еще не видел по-настоящему странного.

Старый сунул руку в другой карман и вытащил кусок овчины, на котором еще оставалась шерсть. Мех был соломенно-желтый, гораздо ярче, чем встречается у овец.

– А это что такое? Какая-то шкура?

– Нет, не шкура. Смотри сам.

Братец кинул мне округлый клок шерсти. Как только мои пальцы коснулись его, я почувствовал, что густые завитки гораздо более гладкие и шелковистые, чем бывают у животных.

Рассмотрев находку получше, я понял почему.

Старый оказался прав. Это был не мех, и не шерсть.

Это определенно были человеческие волосы.

Глава шестнадцатая. Судьбоносная декларация, или Мы с Густавом собираем улики и обнаруживаем, что одна заблудилась

– Господи боже… скальп? – пробормотал я.

Брат кивнул, и вид у него был одновременно озадаченный и обрадованный, как у человека, который поднял из колодца ведро и обнаружил там двадцатифунтового сома.

– Ты же не думаешь, что Барсон и Уэлш орудуют вместе с индейцами, правда? – спросил я Старого.

Тот покачал головой.

– Не только индейцы снимают скальпы. А этот уже старый, так что, вполне возможно, какой-то сукин сын купил его в салуне за несколько центов.

– И что это нам дает?

Густав посмотрел на меня с прищуром, означающим «некоторые ничему не учатся», как смотрел обычно перед тем, как разразиться цитатой из мистера Холмса.

– Лишние данные – это как лишние деньги, – изрек он. – Такого не бывает.

На сей раз это была не цитата: братец попытался состряпать собственную мудрость на манер великого сыщика. Несмотря на выразительность фразы, мне показалось, что в ней отсутствует главное: истина.

– Ну, не знаю, Густав, – сказал я. – Мне вот помнится другое: «В искусстве раскрытия преступлений первостепенное значение имеет способность выделить из огромного количества фактов существенные и отбросить случайные. Иначе ваша энергия и внимание непременно распылятся, вместо того чтобы сосредоточиться на главном».

Самодовольное выражение на лице Старого сменилось раздражением, поскольку он прекрасно знал цитату, выдвинутую против него: это были слова самого Холмса, поучавшего бедного смиренного Ватсона в «Рейгейтских сквайрах».

– Ну да, я тоже умею цитировать, – усмехнулся я. – Ты столько раз заставлял меня читать эти рассказы, что удивительно, как мне удается сказать хоть что-то своими словами.

– Может, ты кое-что и запомнил, но ни черта не понял, – проворчал Густав. – Валяющийся у поезда скальп – это не «случайный факт».

– Ну ладно, ладно. Не шелести панталонами, бабуля.

Я еще раз осмотрел клок волос. Сверху вились шелковистые светлые локоны. Но снизу, заметил я, было что-то похожее на холстину. Перевернув скальп, я увидел на изнанке плотную сетку мелких петель.

Я упер язык в щеку, чтобы было легче прикусить его, если не удастся сдержать смех.

– А знаешь, скальп твой довольно странный. – Я протянул его Старому. – Снаружи-то света не было. Может, тебе лучше еще разок глянуть.

Густав выхватил у меня волосатый кругляшок, перевернул – и сразу же понял, что никакой это не скальп. Старый хмуро посмотрел на меня в ожидании издевки.

Я прикусил язык.

– Это парик, – наконец пробормотал Густав.

– Парик? Не-ет! – Я наклонился и сделал вид, что снова рассматриваю изнанку. – Нет, ну надо же… да, ты прав! Вроде тех, что делают для лысых. Их, кажется, еще накладками называют.

– Да бога ради, брось подмазываться, – угрюмо произнес Старый. – Да, я ошибся. Что вовсе не делает меня идиотом.

– А вот на эту тему я бы еще поспорил. Поскольку, если взять сегодняшний день…

– Отто!

– Что?

– Заткнись.

– Ну… раз ты так вежливо просишь.

Следующую минуту Густав просто сидел и думал, а я стоял и смотрел, как он этим занимается. Как правило, брат выходит из ступора с какими-то новыми дедуктивными выводами. Однако на сей раз результатом было лишь ругательство.

– Дерьмо, – простонал он, сгорбился и закрыл лицо руками.

Братец не успел вспотеть, пока бежал за поездом, но за несколько минут, проведенных в вагоне, лоб у него покрылся испариной.

– Совсем запутался, – с тоской констатировал Густав. – Вот сижу и соображаю: «Стало быть, парик носил тот малый, что сидел в ящике. Так он и скрылся, после того как сбросил мертвого Пецулло с поезда: переоделся и смешался с пассажирами». А потом: «Если он так просто пробрался в пульмановские вагоны, зачем вообще было прятаться в багажном? Почему просто не купить билет?» А дальше: «Постой… но если он не купил билет, как тогда загрузил ящик в поезд?» И тут вдруг, ни с того ни с сего: «А мисочка? Сраная расписная мисочка, черт ее дери! Она-то какого хрена здесь делает?»

– Похоже, ты слишком много соображаешь.

– Я соображаю слишком мало. И вообще толком не соображаю.

Мне представилась прекрасная возможность в очередной раз поддеть брата, но я ею не воспользовался.

– Слушай, – сказал я, – ничего не могу сказать про парик, безбилетника и миску. Но у меня есть идея насчет ящика. Чтобы выяснить, кто загрузил его в поезд, нужно всего лишь найти декларацию. У Пецулло она должна быть: не мог же он держать весь список багажа в голове.

Старый кивнул, но устало, почти безнадежно.

– Хорошая мысль, брат. Но разве ты не заметил? На ящике нет бирки.

– Оторвали, скорее всего, – согласился я. – Но такой большой ящик? Было бы странно, если бы Пецулло не сделал в декларации какую-то пометку. Ну, вроде «тяжелый груз», или «особый тариф», или «геморрой – выбросить к черту». Что-нибудь такое.

– А как выглядит декларация? – спросил Густав, немного приободрившись.

Я ткнул пальцем в планшет с мятыми бумагами, висящий над столом Пецулло, замеченный мной еще раньше, когда я рылся в ящиках в поисках савана для Эль Нумеро Уно.

– Как-то так, наверное. – Я снял планшет и, быстро просмотрев бумаги, с улыбкой оглянулся на брата. – Нашел.

Работая когда-то конторщиком в зернохранилище, я привык корпеть над учетными книгами, сплошь исписанными именами и цифрами, да так мелко, что лишь чудом удавалось разобрать их без увеличительного стекла, как у мистера Холмса. Декларация Пецулло, в отличие от конторских бумаг, была написана ясно и четко, как вывеска над дверью салуна.

Она состояла из четырех столбцов: пассажир, пункт отправления, пункт назначения и багаж. Нужно было попросту просмотреть четвертый столбец и найти пометку об огромном ящике, способном вместить бизона, а потом