Нефритовая лиса - Крис Велрайт

редких кустарников, заметенных песком. Не пугал и зловещий блеск лунного света на поверхности воды. И дрожала она вовсе не от холода, а от мысли куда ее везет мать. Этой ночью, перед наступлением совершеннолетия дочери, Тай Дзяо повелела отправиться вместе с ней к шаманке.

Повозка замедлилась, затем резко остановилась, скрипя колёсами по влажной земле.

Слуга открыл дверь, но Ицин не двигалась. Она оцепенела.

Перед ней стоял одинокий дом, невысокий, с покатой крышей, оплетённой сухими водорослями. Его стены были темными, испещренными глубокими трещинами, словно он давно впитал в себя не только морскую сырость, но и что-то древнее, страшное, чуждое. Но самое ужасное было не само жилище, а то, что охраняло его — тотемы.

Они возвышались по обе стороны от входа, воткнутые в землю высокие деревянные штыри, на которых зловеще скалились костяные маски. Выточенные из белых останков животных — или человека? — они были жуткими, несимметричными, искажёнными. Выражения их лиц были нечеловеческими. Одни хищно скалились, другие напоминали гримасы боли, у третьих было по три глаза, или раздвоенные языки. Клыки. Ямы вместо глаз. Искривлённые рты.

Ицин почувствовала тошноту.

— Выходим, — голос матери был ровным, но твёрдым.

Ицин вздрогнула, когда Тай Дзяо положила ей руку на плечо. Этот жест был нежным, почти заботливым, но в нём читался приказ.

Она сглотнула. Собралась и вернула лицу презрительную маску, не желая показывать матери свой страх, и твёрдо шагнула наружу.

Тай Дзяо, не глядя на дочь, слегка кивнула в сторону одного из тотемов.

— Это Моачань, — произнесла она, будто представляла знакомого.

Ицин не хотела смотреть, но всё же бросила взгляд.

Маска была ужасна. Её глаза были слишком большими, губы — растянутыми в жуткой, неестественной улыбке, а острые зубы казались готовыми разорвать плоть. Ицин передёрнуло, но её мать продолжала говорить, словно рассказывала о погоде:

— Он — хитрый демон, что внушает людям, будто жизнь прекрасна и полна удовольствий, чтобы те желали перерождаться и, вновь рождённые, кормили своими страданиями его детей.

Голос Тай Дзяо звучал спокойно, будто в её словах не было ничего ужасного. Будто она даже восхищалась этим демоном.

— А это Цунре.

Она перевела взгляд на второй тотем. Голова, нанизанная на шест, казалась живой. Эта морда была плоской, с длинными клыками и широкой переносицей, маленькие поросячьи глаза сверлили темноту, а на лбу торчали непонятные наросты, похожие на усики бабочки. Эта неестественная смесь человеческого и звериного заставила Ицин содрогнуться.

Слуга подошёл ближе, держа факел, и свет проник в пустые глазницы тотема. Что-то в них задвигалось. Чернота внутри заколыхалась. Как зрачок. Как живой глаз. Как будто этот ужасный дух смотрел прямо на неё.

Ицин отпрянула.

— Он повелевает голодными духами, что обитают в море, — спокойно добавила мать.

Ицин судорожно втянула в себя воздух, пытаясь не поддаваться страху.

— Скоро всё это станет незаконно, — резко произнесла она, её голос дрожал от злости, за которой таился страх. Но она на не хотела показывать, что ей жутко.

«Сделай вид, что презираешь это, — мысленно советовала себе Ицин.»

— У сеянцев есть бог моря, а шаманизм — пережиток прошлого, — она продолжала говорить быстро, заглушая собственное беспокойство. — Эти верования пришли к нам из пустошей, когда кочевники захватили так много земель, что добрались до моря. В других развитых провинциях не осталось и следа от шаманизма, и только сеянцы продолжают верить в такую чушь! Поэтому по всему континенту нас считают тёмными и глупыми!

Она разозлилась. Не только на эти жуткие тотемы. На мать. На её веру в это.

На её упорство участвовать в этих, отживших свое время, ритуалах. Но когда она взглянула на Тай Дзяо, то наткнулась на ледяной, осуждающий взгляд.

— Так ты, значит, продолжаешь тайно бегать в библиотеку отца?

Голос матери был тихий, но в нём читался укор. Как будто знания — это то, чего следует стыдиться. Ицин умолкла. Она ненавидела этот взгляд матери. Этот тон, в котором звучало разочарование. Словно она совершила преступление.

Как только скрипнула дверь, Ицин почувствовала, как внутри всё сжалось. Они вошли внутрь, и тут же в нос ударил запах — резкий, затхлый, смесь сырой рыбы и пажитника, густой и тяжелый, как липкий туман, от которого перехватывало дыхание. Она моргнула, пытаясь не поморщиться.

Помещение было тёмным, освещённым лишь несколькими коптящими масляными лампами, чей тусклый свет плясал на стенах, отбрасывая неровные, искривлённые тени.

Ицин медленно огляделась.

Сети.

Везде сети.

Они свисали с потолка, обволакивали стены, казались живыми, как если бы в них всё ещё бились волны.

На стенах торчали высушенные морские гады: головастые рыбы с раздутыми глазами, чьи пасти были раскрыты в немом крике. Гребнистые морские змеи, чьи длинные тела вились, словно ещё двигались. Огромные панцири крабов, чьи клешни угрожающе нависали над проходом, будто сторожили вход. И среди них — знаки. На стенах были письмена, криво начерченные чёрными чернилами. Их линии были неровными, сломанными, как когтистые следы, оставленные на песке после шторма. Ицин не могла разобрать их значения, да и не хотела. Она не верила в духов, богов или демонов.

Точнее, она не хотела верить. Потому что это связывало её с матерью, над которой потешался весь дом. С матерью, в чьей вере она не хотела участвовать. Но тогда почему, стоя здесь, она чувствовала страх? Может все потому, что она была частью народа, который веками поклонялся чудовищным идолам?

Впереди, в полумраке, за раскинувшимися сетями, шевельнулась тень.

Ицин резко напряглась.

Женская фигура выступила из темноты, её движения были плавными, почти неестественными, будто она скользила, а не шла. Она подняла руку, приглашая подойти, и в этот момент на её запястьях громко загремели костяшки, ударяясь друг о друга. Она проплыла тенью и села, дожидаясь своих гостей.

— Вую, — поприветствовала шаманку Тай Дзяо, склонив голову в знак уважения.

Затем её взгляд остановился на Ицин, ожидая, что дочь сделает то же самое. Но Ицин не двинулась. Она не собиралась сгибать шею перед таким человеком.

Шаманка сидела на коврике, сшитым из окрашенных шерстяных нитей. Перед ней стоял стол на низеньких ножках, а на нем лежало всего два предмета: нож с костяной ручкой и потрескавшаяся от времени деревянная чаша.

Вую оказалась молодой женщиной. В ее темные растрепанные волосы были вплетены яркие ленты, а на лбу был изображен какой-то знак, значение которого Ицин не знала. Она была одета в длинную коричневую тунику, завязанную