Грибная история - Надежда Храмушина

— А деда Пимена похоронили, как он просил? — Спросила Дина.

— На кладбище, всё честь по чести, и отпели, и крест деревянный ему на могилу поставили.

— Так он ведь хотел, чтобы его возле пасеки похоронили. Почему там не оставили, как он завещал? — Спросила я.

— Вот то-то и оно, дальше ещё страннее. — Кивнула Татьяна — Зинку в город увезли, деда Пимена перезахоронили. Неделя, или больше прошло. Пошли бабы за ягодами. А черничник у нас самый большой как раз у пасеки, всю жизнь местные туда за черникой ходят. Так вот, собирают они ягоды, и вдруг одна из них наткнулась на небольшой холмик, а там макушка из земли торчит. Бабы испугались, всё побросали да быстрее в деревню. Снова с жандармами приехали. А там опять хахаль Зинкин в могиле. Его ведь рядом с кладбищем в яму закопали. А он опять в этой могиле. Батюшка попросил разрешить ему отпеть Зинкиного хахаля, говорит, так будет спокойно. Жандармы собрали народ и пригрозили, говорят, если будете ещё покойников воровать да в лесу закапывать, вокруг деревни забор с колючей проволокой поставим. Ну вот, отпели его, и похоронили тут, на нашем кладбище. И забылась бы эта история, кабы не один случай, который уже намного позже произошёл, когда у нас тут уже колхоз образовали, перед самой войной. Пришёл из армии Пашка Залетин, напился, и пошёл разбираться со своей бывшей невестой, Нюркой Дёминой, которая, пока он служил, замуж вышла за его друга. Подрались они, и Пашка прибил её мужа. Его скрутили, милиция его забрала, а мужа Нюркиного в морг отправили. Утром открывают морг, а там его нет. Неделю всех опрашивали, по домам даже ходили, все подвалы проверили, не могут найти. А Терентьевна, тогда уже была старая, ей лет девяносто было, глухая уже была, она и сказала своей дочери, чтобы на поляне искали, где деда Пимена зарыли. Еле вспомнили, где это. Поехали туда. А там макушка из холмика торчит. Тереньевна сказала, что в могиле осталась деревянная нога деда Пимена, надо её откопать, и к нему в могилу подложить. Народ посовещался, и сделали всё, как Терентьевна сказала. А потом она ещё сказала, что в той пустой могиле кровь пролилась деда Пимена, а он не простой человек был, поэтому то место нельзя бередить, лучше туда совсем не ходить. Как говорится, не буди лиха, пока оно тихо.

— И что, мой отец пошёл туда и кол вбил? Зачем он это сделал? — Тихо спросила Анфиса.

— Да, пошёл и вбил, сказал, что хватит с него нечистой силы.

— И что за нечистую силу он имел в виду? — Снова спросила Анфиса.

— Да кто его знает! Он ведь тоже последнее время к бутылке начал прикладываться. Заговариваться начал, всё думал, что его сжить со свету хотят. Машка-то, твоя мать, частенько с заплаканными глазами приходила на работу. Говорила, что черти к нему лезут.

Деревенское кладбище было среди леса, между могилок стояли рябинки, берёзки, даже один красавец-клён, несколько черёмушек. Забор, раньше когда-то огораживающий кладбище, уже повалился, но могилки были чистые, подобранные. Местные ходили за всеми могилками, не разделяя на чужих и своих. Кресты стояли ровные, покрашенные, было несколько могилок с красными звёздами, но, в основном, стояли кресты. Мы с Анфисой пошли вслед за Татьяной, которая по пути раскладывала конфеты и печенье по всем могилкам, здороваясь с теми, кто уже никогда не мог ей ответить. Мы подошли к высокому кресту, покрытому жёлтым лаком, с фотографией красивого мужчины в военной форме.

— Ну, здравствуй, родной мой, день-то сегодня какой хороший да светлый! Радостно вам там, небось, что мы пришли? Вот дочь твою привела, внуков не стали брать, спят твои внуки, без задних ног. В вашу породу, беспокойные. Листьев-то сколько нападало! И откуда? Вроде, не осень ещё, рано. — Она наклонилась и собрала листья в кучу — Эх, не слушал меня, всё по-своему делал, вот и лежи сейчас, а так бы с внуками на рыбалку ходил, да в огороде мне помогал. Нет у меня помощников, никому я не нужна!

— Да мама! — Дина тоже начала собирать листья с холмика — Что ты вечно всем жалуешься!

— А кому я ещё должна жаловаться! — Татьяна достала из сумки чекушку водки, из-за памятника достала рюмку и налила в неё водку — Ну вот, ты и дождался, когда я тебе сама водку буду приносить! Всё об этом мечтал.

— Так налей хоть полную, что ты плеснула только на дно! — Укоризненно сказала Дина.

— Ага, ещё чего! Ему много нельзя, сразу песни горланить начнёт!

Мы засмеялись. Татьяна достала салфетку из сумки и протёрла фотографию. Мы ещё постояли возле могилки и пошли дальше вглубь кладбища, где под высокой рябиной лежали рядышком родители Анфисы. Анфиса тоже протёрла фотографии их и заплакала. С фотографии смотрели улыбающиеся мужчина и женщина, склонив друг к другу головы. Анфиса была похожа на отца, такой же прямой и открытый взгляд, высокий лоб и слегка вьющиеся тёмные волосы. Могилка была тоже убрана, посреди неё были высажены кустики с цветущей календулой, а к кресту привязаны яркие искусственные цветы. Пока мы сидели на лавочке возле их могилы, Татьяна обежала всё кладбище, разложив остатки конфет. С большой березы невдалеке спустилась белочка, и внимательно смотрела на нас. Потом схватила печенинку со столика и скрылась с нею в густых ветвях берёзы. Мы ещё сходили к Анфисиным бабушке и дедушке, у них на общей могиле стояла металлическая пирамидка со звездой, фотографий не было, только имена и даты, а в стаканчике возле креста был огарочек от свечи. Мы его зажгли и постояли, пока свеча не прогорела.

Мы пошли обратно в деревню. Татьяна нам по пути рассказывала, как раньше было в деревне у них хорошо, весело, когда привозили по субботам в клуб фильмы, а после них были танцы. Я слушала в пол-уха, так как думала об отце Анфисы, который пытался воевать с нечистой силой, которая, вполне возможно, была только в его голове. Анфиса тоже шла молча, наверное, тоже думала об этом же. Дина нас пригласила к себе в гости, но мы отказались, Анфиса пообещала, что на неделе обязательно придёт.

— Ну и что ты об этом думаешь? — Спросила она меня, когда мы с ней остались одни.

— Что-то мне история показалась очень уж фантастической. — Откровенно ответила я ей — Не ходят трупы сами. Не верю я в это.

— Ну да. — Согласилась она — Я