Тигран Великий - Тигрис Рафаэль

моё пребывание среди легионеров теряло смысл. Чем дольше я оставался во вражеском стане, тем сильнее меня мучила совесть за совершённый опрометчивый поступок. Как мог я бросить Мецна, человека с которым судьба связала тесными узами, с которым на протяжение многих лет мы делили радости и невзгоды и к которому я проникся сыновней любовью! Я должен был вернуться к нему!

Это отлично понимали римляне. Им было известно, что я отвергнул великодушное предложение Лукулла принять римское гражданство, и я ни от кого не скрывал о своём намерении вернуться в Армению.

Во взглядах легионеров и, увы, Петрония тоже, появился некий холодок. Это было вполне естественно: пока я был раненым – все относились ко мне с заботой и вниманием, но теперь, когда я поправился, вставал вопрос, на который в Риме был только один ответ – либо ты с нами, либо против нас.

Решение нельзя было откладывать, ибо по лагерю прошёл слух, что Лукулл намерен с первым погожими днями вернуться в Рим.

Развязка наступила очень неожиданно. В один прекрасный день в наш шатёр зашёл специалист по солдатским умам Сципион. Увидев, его прочие легионеры вместе с Петронием тотчас покинули нас. Я понял, что предстоит серьёзный разговор, и напрягся от волнения. Однако, вопреки моему прогнозу, Сципион, странно улыбаясь, произнёс следующее:

– Нам хорошо известно, что ты, Соломон, будучи преданным царю Тиграну, намерен вернуться в его стан.

– Я думаю, так бы поступил любой, для кого слова "честь" и "преданность" – не пустой звук, – ответил я.

– Ты совершенно прав, и мы не намерены ставить тебе это в вину.

Наступила пауза, во время которой Сципион долго и пристально всматривался в меня, желая проникнуть в потайные глубины моего сознания. Ведь ситуация действительно сложилась тупиковая. Либо он должен был уговорить меня остаться, либо…

И тут Сципион произнёс очень странную фразу:

– А знаешь ли ты, лекарь, что помимо таких чувств как верность и долг, есть ещё любовь, причём не к своему повелителю, а к женщине?

– Что ты имеешь в виду? – удивился я.

– А то, что ты должен сейчас не думать, как оправдаться перед Тиграном, который, возможно, уже позабыл твою юношескую выходку, а сломя голову бежать к своей возлюбленной в Эдессу.

– Это почему же? – удивился я не столько предложению поехать в Эдессу, а тому, насколько хорошо был информирован обо мне сей римлянин.

– Да хотя бы потому, что она очень больна и пребывает в одиночестве.

Сказанное Сципионом было подобно струе холодной воды, которой нас с Сати окатил слон Хати во время празднования Вардевара в Тигранакерте. Оказывается, то было самое счастливое время, и мы об этом даже не догадывались.

– Как – больна?! Как – одна?! – воскликнул я.

– Да больна, и тяжело! А разве ты не знал? – с наигранным удивлением произнёс Сципион, – разве никто из окружения армянского царя не сказал об этом? Сати больна, у неё проказа!

Невозможно описать тот ужас, которым проникся я от этих слов.

– Не может быть! – только и смог произнести я, – откуда тебе известно?

– А кому как не мне знать, что происходит во дворцах подвассальных правителей, – с важностью ответил ушлый психолог.

Моя Сати больна, одна и страдает, а я тут жирую на римских харчах.

– Могу ли я уехать в Эдессу? – спросил я.

– Хоть сегодня, – ответил Сципион и с видом человека, выполнившего свой долг, вышел из шатра.

– Послушай, Петроний! Неужели всё, что сказал военный психолог, – правда? – спросил я с тревогой, когда Юлиан вернулся в шатёр.

– Ни у тебя, ни у меня нет оснований не верить ему, – ответил римлянин, – поезжай немедля, Соломон, и на месте выясни всё сам.

С первыми лучами солнца я принялся собираться в дорогу. Петроний, держа на верёвке крепкого мула, подошёл ко мне.

– Это тебе на память от римской армии. Коней Митридата и колесницу мы оставили у себя, чтобы тебе уже ничто не напоминало сумасбродного царя Понта, – слукавил Петроний.

– Ну, ещё бы! Какой глупец будет возвращать чудо-коней? Ведь каждый стоит целое состояние.

– Не обижайся, Соломон. Я сделал всё, от себя зависящее, – сказал в оправдание римлянин.

– Знаю, Петроний. Тебе пришлось туго, но ты с честью вынес это испытание, – сказал я, давая понять, что догадывался, чего стоило бедному Петронию уговорить Лукулла не пленить меня. – А кони Митридата, равно как и колесница с его гербом – это, увы, ваш военный трофей.

Юлиан Петроний уже был не тот безликий центурион, которого в Тигранакерте всячески пытались уничтожить. Передо мной стоял закалённый в боях легат, способный наперёд рассчитывать поступки как неприятеля, так и доброхотов.

– У меня такое впечатление, Петроний, будто ты что-то скрываешь, – произнёс я и посмотрел римлянину прямо в глаза.

Тот достойно выдержал мой взгляд.

– Моя совесть чиста, – уклончиво ответил он.

– А как же те, кто поделились с тобой хлебом и кровом, и кого ты предал?

Петроний посмотрел на меня искоса.

– А ты изменился, Соломон. Раньше не был таким злопамятным.

– Ошибаешься, Петроний. Я, как и прежде, нетерпим к вероломству.

– Придёт время, и ты узнаешь обо всём сам, а теперь давай попрощаемся с миром.

Петроний обнял меня, и я поверил в искренность его чувств.

Утренний туман ещё висел над римским лагерем, а я уже уверенно держал путь в сторону Эдессы.

Расстояние до столицы Осроэнны, по моим расчётам, не должно было превышать трёх дневных переходов. Римский мул благополучно преодолевал этот путь, и вскоре вдали показались высокие стены города.

Белый, сверкающий, лежал он на низких холмах. Типичный город с пестрым населением из греков, ассирийцев, иудеев и арабов.

Было достаточно светло, когда я беспрепятственно миновал городскую стражу и, пройдя мимо храма Митры, зашагал по широкой мощёной улице. Всё ещё надеясь, что Сципион слукавил, дабы заставить меня не возвращаться обратно к Мецну, я, отгоняя дурные мысли, направился к своему эдесскому дому.

Привратник сразу узнал меня, и первым, кого я увидел во внутреннем дворе, был волхв Бальтазар. Мы обнялись как добрые друзья. На его голове по-прежнему красовалась матерчатая шапка. Сам он ничуть не изменился: то же сосредоточенное лицо учёного мужа, делающего записи на пергаменте.

– Ну, рассказывай, Бальтазар. Как тебе живётся тут?

– Отлично! Слуги послушные, народ покладистый. Ничто не мешает работе.

– Ты по-прежнему наблюдаешь за звёздами?

– Конечно. Астрология – моё основное занятие, а небо тут ясное и безоблачное.

– Мне казалось, что после Вавилона и Тигранакерта тебе здесь может не приглянуться.

– Ты ошибаешься. Совсем наоборот. В этом городе есть все условия для тех, кто жаждет