Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

«Болонское золото», – вспомнила Ада, но решила не произносить этого вслух.

– Зачем же ты его купила? На тебя не похоже.

– Конечно, нет. Но мне не хотелось, чтобы он попал в чужие руки. Я увидела его и вспомнила о бабушке Аде.

– При чем здесь бабушка Ада?

– А ты присмотрись.

Ада взяла медальон в руки, внимательно оглядела со всех сторон и глазам своим не поверила, увидев выгравированные на выпуклом металлическом диске знакомые образы: кораблик, олень, латная перчатка…

– Это же герб Ферреллов! – ошеломленно воскликнула она. – Где ты его откопала?

– У ювелира, говорю же. Какой-то мужичок, из деревенских, принес его оценить, а я как раз показывала твое колечко. Ну и совпадение, представь себе! Он нашел его в каком-то заброшенном доме, в полуразвалившемся старом буфете.

Тут им пришлось прерваться, потому что дети, переодевшиеся в изящные костюмчики для верховой езды, потребовали своей доли внимания и восторгов.

– Это что, часы? – сразу же заинтересовался Якопо, схватив медальон. – А они открываются, как у дяди Тана?

– Осторожней, не сломай! – всполошилась мать. Но тот уже нащупал своими тонкими пальчиками небольшой рычажок на боку медальона, нажал, и крышка откинулась в сторону, открывая выпуклое стекло и клочок выцветшей ткани с вышивкой.

– Ладанка? – предположила Ада.

– Похоже, нет, – покачала головой Лауретта. – Ювелир сказал, вышивка сделана волосом. Человеческим волосом.

– Человеческим волосом?! Фу, какая гадость! – воскликнула Ада-Мария.

– Давайте, детки, идите, инструктор зовет. – В голосе матери послышались нетерпеливые нотки.

Когда дети ушли, Лауретта продолжила рассказ:

– Ювелир как раз выписывал мне квитанцию на ремонт кольца, когда в дверь позвонили. Вошедший, мужичок лет сорока, одетый как крестьянин или рабочий, с ходу выложил на стол туго набитый бумажный конверт, пожелтевший от времени, и достал из него завернутый в салфетку медальон. «Сколько это может стоить?» – прохрипел он, поспешив, впрочем, объяснить, как медальон ему достался: видно, боялся, как бы мы не приняли его за вора. Причем так хотел отвести от себя подозрения, что показал ювелиру удостоверение личности и оставил адрес. Похоже, он и в самом деле человек честный.

Медальон он нашел в конверте, а конверт лежал в старом буфете на кухне деревенского дома, доставшегося ему месяц назад по наследству от умершего дяди.

«Да разве это дом? Настоящая развалюха, – презрительно бурчал он. – Крыша просела, стены осыпались, двери и окна выбиты. В деревне говорят, там уже лет сто никто не жил. Прямо скажем, чудесное наследство! Повсюду плесень, паутина, в подвале ящерицы, на чердаке летучие мыши, мебель сгнила, в подушках гнездятся крысы – чудо еще, что они эти бумаги не сожрали. Только в кухне что-то осталось: пара горшков, немного утвари и запертый буфет. Но теперь-то дом мой, верно? Со всем, что в нем есть. В общем, нашел я отвертку да и вскрыл замок. Не то чтобы надеялся найти там сокровище, после стольких-то лет… Внутри было полно мусора: старое тряпье, оловянные подсвечники, глиняные тарелки и кружки, рассыпавшиеся корзины… И вот этот конверт, завернутый в мешковину. Там какие-то бумаги, вот, смотрите, старинные, мне не прочесть – должно быть, латынь. А среди бумаг еще медальон. Я сразу понял: этот уж чего-нибудь да стоит, даже если не золотой».

Ювелир почистил медальон салфеткой, взглянул на него в лупу, повертел в руках и открыл. Крестьянин ждал.

«Оценил бы примерно в сто пятьдесят тысяч лир. Что собираетесь с ним делать, продавать?»

«Вообще-то я надеялся выручить побольше», – говорит этот тип.

Ювелир только руками развел: «Если желаете, можете спросить где-нибудь еще… – Потом взглянул на меня и спросил: – А вас это, случайно, не интересует? Насколько я помню, вы коллекционируете подобные безделушки».

Я хотела уже возмущенно ответить, что он ошибается, но по взгляду поняла, что здесь что-то кроется, и решила поддержать игру. А взяв медальон в руки, сразу же узнала герб Ферреллов.

«Недурная вещица», – сказала я, стараясь не выдать своего интереса и одновременно размышляя, откуда на столь малоценном предмете взялся наш герб и как медальон потом оказался в крестьянском доме.

Короче говоря, мы немного поторговались, и я получила его за двести тысяч. Вместе со всеми бумагами.

Когда мужичок ушел, ювелир сказал, чтобы я не мучилась совестью: он озвучил реальную рыночную стоимость медальона, без обмана, и больше за него никто бы не дал. Но если бы крестьянин понял, что тот представляет ценность именно для меня, то мог заломить цену повыше, спекулируя на моих чувствах.

Ювелир почистил медальон пастой, отполировал оленьей шкуркой, потом открыл, чтобы показать мне внутреннюю часть, и объяснил, что вышивка сделана не шелком или золотыми и серебряными нитями, как это обычно бывает в ладанках, а волосом – ну, это ты уже знаешь. В середине XIX века такая техника была в моде, сама королева Виктория увлекалась, но корни ее уходят глубоко в прошлое: так, сплетая свои волосы с волосами погибшего мужа, вдовы подчеркивали эмоциональную связь с ним. Вот и здесь, смотри, есть три переплетенных инициала: A, К и E.

– Была бы жива бабушка, она сразу сказала бы нам, кому из супругов Феррелл соответствуют эти инициалы, – заметила Ада. – Смотри, волосы разных цветов: одни очень темные, другие совсем светлые – скорее всего, какой-то блондинки. Интересно, кому они принадлежат?

– Может, об этом сказано в бумагах? – предположила Лауретта. – У меня пока не было времени даже взглянуть. Вероятно, их можно расшифровать, даже если они на латыни. В крайнем случае попросим помощи у твоего друга Лео.

Она протянула конверт кузине, и Ада снова почувствовала легкое головокружение от дежавю: ей вспомнился жест, которым Джиневра три недели назад на кухне в Болонье отдала ей бабушкин дневник. Как странно, что после стольких лет вдруг появляются документы, о которых никто и не подозревал! Она опять спросила себя, имеет ли, как и в случае с дневником, право читать эти бумаги. Но, зная любопытство Лауретты, отказаться – значит нарваться на скандал, а оправдываться перед кузиной Ада не собиралась: ей не хотелось рассказывать о дневнике и его содержимом. И потом, если судить по медальону, бумаги на много поколений старше. Можно не бояться, что в них упоминается кто-то из ныне живущих родственников, чьих тайн ей не хотелось бы касаться.

4

– Ну, дядя Тан, ты бы видел лицо Лауретты! Она ужасно рассердилась: говорит, что все это, конечно, ошибка, что Лео ничего не понимает или, может, хочет позлословить и нарочно искажает смысл бумаг, чтобы опорочить нашу семью. Никогда бы не поверила, что кузину может так задеть история двухвековой давности! Утверждает, что ничего подобного быть не могло: мол, в XVIII веке такими извращениями не занимались. Хорошо еще, мы завезли детей домой, прежде чем отправиться в архив! Потом давай меня умолять: «Только ради всего святого, не рассказывай никому. Если слух дойдет до тети Санчи и тети Консуэло, они сгорят от стыда». А Лео сказала: «Помни, твой профессиональный долг – хранить все в тайне», – будто он врач или священник. И бумаги забрала, хотя Лео настаивал, что это важные для истории нашего края документы. Наверное, сейчас они уже в камине. А что она собирается сделать с медальоном, я даже не представляю.

Все утро Ада размышляла, стоит ли рассказывать дяде об их с кузиной расследовании, раз уж не решилась сообщить о бабушкином дневнике. Но потом подумала, что это совсем другое дело: в конце концов, Клара Евгения – уже историческая фигура. К тому же никто из ныне живущих Ферреллов, кроме разве что какого-нибудь генеалогического маньяка, все равно не смог бы даже сосчитать, сколько поколений отделяло их от легендарной дворянки, опозорившей свой род пособничеством бандитам. Среди ее потомков не было ни одной девочки с таким именем, да и сама память о ней почти исчезла. Кто, кроме этой лицемерки Лауретты, станет думать о ней хуже? Да и какая Кларе Евгении, в сущности, разница, осудят ли ее выбор добропорядочные горожане Доноры два столетия спустя? Кого больше унижает их презрение?

– Так что устраивайся поудобнее, дядя Тан, а еще лучше забирайся под одеяло – сегодня