Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

может, другим кузенам и кузинам, теткам, дяде Тану? Нет, ради бога, только не дяде Тану! Может быть, в молодости или хотя бы несколько лет назад он отреагировал бы со своим обычным спокойствием, возможно, даже с юмором, да и кому, как не ему, решать, как дальше вести себя с Армеллиной, а также с сыном и дочерьми Гаэтано Арресты. Но теперь, когда болезнь истощила старика, стоит ли ему испытывать такие сильные эмоции?

В какие-то моменты Аде вдруг начинало казаться, что ее колебания бессмысленны, что родственники давным-давно нашли дневник, но решили не обращать на него внимания, и только для них с Джиневрой, единственных в семье, он стал внезапным откровением, а остальные попросту последовали примеру бабушки, без конца повторяя ту же грубую и лицемерную ложь, позволяющую оставить все как есть. Впрочем, нет: эта гипотеза годилась для тетушек и кузенов, но никак не для дяди Тана – тот никогда не сделал бы ничего подобного. Если бы он знал, что Армеллина – его сестра… Джиневра права: никто еще не открывал этих страниц.

Так что дневник лучше всего уничтожить. Она сообщила племяннице о своем решении и попросила хранить молчание. Джиневра с готовностью согласилась – не потому, что прочтенное задело ее столь же сильно, как Аду, а лишь потому, что почти не чувствовала своей причастности к описанным событиям. Конечно, история прабабушки, прадедушки и их бесчисленных потомков была невероятной, похожей на аргентинскую мыльную оперу, но для нее все эти люди (включая дядю Тана и Армеллину, которые, казалось, принадлежали к другой геологической эпохе) были не более чем призраками. За последние дни она познакомилась в Болонье с несколькими своими ровесниками, которые ей понравились и с которыми теперь проводила большую часть времени, а в оставшееся время была полностью поглощена выбором факультета. Так что пока Ада погружалась в прошлое, сопереживая страданиям и сомнениям давно умерших людей, Джиневра уже нацелилась в будущее, а сексуальная и эмоциональная семейная жизнь предков перестала ее занимать.

Часть шестая

Не все то, чем кажется

(медальон, вышивка)

1

Дата начала экзаменов была наконец объявлена, и Ада целыми днями пропадала на факультете. Джиневра в это время гоняла с новыми друзьями по округе на велосипеде, а вечером, за ужином, жаловалась тете, что, принимая во внимание всю собранную информацию, окончательно убедилась: ее интересует только антропология. Хотя учиться в этом случае, как она слышала, следует за границей, в Королевском колледже в Лондоне или в Берлинском университете Гумбольдта, а от итальянских толку мало. Но ведь учеба в Англии или Германии стоит целое состояние, ее семья просто не сможет себе этого позволить! Сказать по правде, им даже Болонью не потянуть, если Ада с дядей Таном не помогут. Да и отец с бабушкой никогда не позволят ей уехать одной в эти центры мирового разврата. И все-таки университеты в Италии – совсем не то…

Подошло время возвращаться в Донору, а Джиневра так и не приняла решение. Поскольку экзамены у Ады закончились, она решила лететь вместе с племянницей. Обе были не в духе.

Аду после встречи с Джулиано охватила неясная тоска, сменившая радость и облегчение первых дней после их разрыва. К тому же она очень беспокоилась за дядю Тана, не в силах побороть предчувствие, что это будет один из последних, если не самый последний раз, когда дядя встретит ее в просторном холле виллы Гранде. «Что же мне делать, когда его не станет?» – пришло ей в голову пару недель назад, и, хотя она тут же в ужасе отогнала эту мысль, та возникла снова, пусть и в другой форме, заставляя Аду просыпаться среди ночи с острым чувством вины и бешено колотящимся сердцем: «Ты что, собираешься оставить его умирать в одиночестве?» Разумеется, Ада прекрасно знала, что дядя Тан не одинок: есть Лауретта и ее дети, есть тетки Санча и Консуэло, племянники, внуки. Есть, в конце концов, Армеллина, тайная сестра и спутница всей его долгой жизни. Так почему же именно без нее, Ады, старик вдруг должен почувствовать себя нелюбимым, забытым и брошенным? Важна ли она для него так же, как он для нее? Не слишком ли она переоценивает свою значимость? Может, он вообще не захочет ее видеть?

И все же… «Я могла бы попросить в университете годичный отпуск. Или даже – к дьяволу этот конкурс! – бросить все и устроиться преподавателем греческого и латыни в лицее там, в Доноре. Тем более что в Болонье меня больше не удерживает даже Джулиано…»

Перспектива вернуться в крохотный провинциальный городок, из которого она девчонкой столь безоглядно сбежала, казалась Аде невыносимой. Еще никогда она так не разрывалась между двумя противоположностями: чувством долга (если вдуматься, довольно утопическим) и отвращением при мысли о том, что прошлое снова может засосать ее в крохотный затхлый мирок, где, казалось, любой прохожий имеет право судить ее и вмешиваться в ее жизнь. Начиная, естественно, с Лауретты.

Что касается Джиневры, она знала, что, хотя времени для поступления уже не осталось, с выбором можно потянуть еще до декабря: придется только доплатить за просрочку. А если так ничего и не решит, поступит на следующий год. Но куда, учитывая, что Королевский колледж и Университет Гумбольдта для нее закрыты?

– Не хотелось бы выбирать, бросая монетку, – призналась она тете. – Единственное, в чем я совершенно уверена, – что хочу убраться из Доноры куда подальше.

Ада почувствовала прилив нежности к племяннице: Джиневра выглядела такой юной, такой наивной… С ней самой к девятнадцати годам все было гораздо яснее. Но обеих вела единственная безумная страсть – вырваться из Доноры, вырваться из семьи. И теперь обе возвращались.

В аэропорту их встречала соскучившаяся по младшей дочери Грация. Они увидели, что та оживленно обсуждает что-то с парочкой, прилетевшей другим рейсом и теперь ожидающей багажа. В мужчине, высоком и слегка лысеющем, манера держаться и одежда безошибочно выдавали иностранца – возможно, немца или шведа, но, вне всяких сомнений, северянина. А вот у женщины, высокой элегантной брюнетки, лицо оказалось знакомым, почти не изменившимся за прошедшие годы.

– Ада, помнишь Мириам Арресту, мою лучшую подругу детства? Не виделись, думаю, лет тридцать? Джиневра, это Мириам, о которой ты столько слышала… А это ее муж, Геррит ван Ладинга. Геррит – голландец, но прекрасно говорит по-итальянски. Они живут в Амстердаме.

Ада взглянула на Джиневру и, не заметив признаков удивления или узнавания, с облегчением подумала, что фамилия Арреста ей ни о чем не говорит: похоже, содержимое дневника совершенно вылетело у нее из головы. Или же она, вспомнив уговор хранить молчание, умело притворялась. «Будем надеяться, увидев Армеллину, она напустит на себя столь же безразличный вид».

– Мы говорили о дяде Тане, – добавила Грация. – Мириам сказала, что хотела бы его навестить.

– Если не помешаем.

– Нет, что вы, приходите обязательно, это его очень порадует! Только недолго, он в последнее время не слишком хорошо себя чувствует.

– Может, тогда лучше подождать? Мы же в Донору на месяц с лишним! Созвонимся чуть попозже и поглядим.

2

Впрочем, дядя Тан оказался в прекрасной форме. Ада не видела его с начала августа и, хотя они звонили друг другу почти каждый день, удивилась, поняв, насколько ему стало лучше – словно удар был всего лишь не оставившей следа досадной случайностью. Дядя снова стал выходить на послеобеденные прогулки, нередко в гордом одиночестве отправляясь в кино, как бы ни возмущалась по этому поводу Армеллина. Доктор Креспи всякий раз предлагал составить ему компанию, но дядя Тан отвечал: нет, в этом нет никакой нужды, хватит, я и так словно под конвоем! Поэтому Армеллина сразу же отвела Аду в сторону и шепнула: «Сходи с ним, пожалуйста, хоть пару раз, пока ты в Доноре. Ему нравится с тобой гулять, вы ведь так редко видитесь. А нам будет поспокойнее».

По дороге из аэропорта на виллу Гранде Ада продолжала задаваться вопросом, как ей вести себя со старой экономкой, как теперь, когда она «знает», реагировать на ее объятия, как, не привлекая лишнего внимания, взглянуть ей в глаза? Как, не выдав внезапно возникшего интереса, вглядеться в знакомое лицо, стараясь найти семейное сходство?