Полонез - Александр Григорьевич Домовец

Комитету успешной работы на благо родины. Вот, собственно, и всё. Мы переглядываемся в лёгком недоумении. И ради этого нас всех собрали? Остаётся предположить, что самое интересное Зых от нас утаил. Или что председателю, оторванному от практической работы, сказать особо-то нечего.

Впрочем, как выясняется, это лишь прелюдия к основной теме.

— А теперь, — продолжает Зых, откладывая письмо, — я передаю слово полковнику Заливскому. Он доложит о состоянии дел, связанных с подготовкой к выступлению в границы Царства Польского.

Полковник сжато, в общих чертах, докладывает ситуацию.

Отряды для вторжения сформированы и ждут сигнала. Помощь волонтёрам в пересечении границ будет оказана эмигрантами на местах. Оружие и амуниция ждут на территории Царства в опорных точках восстания. План действий (нападений на российские гарнизоны) подготовлен. Готовы также зажигательно сочинённые листовки и брошюры для привлечения в наши ряды сочувствующих крестьян. (Кремповецкий с видом скромной гордости откидывается на спинку стула.) Приняты меры, чтобы накануне восстания и после его начала во всех костёлах Привислянского края ксендзы поднимали народ…

Внимательно слушая полковника, отдаю должное работе, проделанной за считанные месяцы. Чувствуется британская методичность, скрупулёзность и основательность. Конечно, план составлял покойный Гилмор, иначе и быть не могло. Поляки к системной работе приспособлены слабо. Это люди-порох, люди-ураган, люди-вдохновение. Их вспышки недолговечны. Однако в порыве краткосрочного энтузиазма дров способны наломать немало…

Да, серьёзная работа. Закопавшись в переговоры с волонтёрами, я её масштабов толком не представлял, хотя и знал, разумеется, что кроме меня на подготовку восстания работают и другие люди. Но вот странность: бросается в глаза (точнее, в уши), что полковник излагает ситуацию в самых общих выражениях. Ничего конкретного, никаких деталей и подробностей. Солтык пытается задать уточняющий вопрос, однако Зых его останавливает.

— С вашего позволения, панове, подробностей не будет, — заявляет сурово.

— Почему? — тут же спрашивает неугомонный Кремповецкий.

— Потому что где-то рядом находится русский агент, а ему наши секреты знать ни к чему, — поясняет Зых. — Особенно в канун решающих событий.

С этими словами человек-сова меряет собравшихся подозрительным взглядом.

Заявление Зыха производит сильный эффект.

— С чего вы взяли? — восклицает Петкевич, вскакивая на ноги.

— Ерунда какая-то, — вторит Гуровский.

— Ерунда? Если бы… Помните мсье Фуко? Он недавно был у нас в Комитете. Прекрасный человек, очень помогавший нашему движению…

— Помним, и что?

— А то, что несколько дней назад его убили. Пулей, прямо в сердце. И спрятали тело на свалке. Кто усомнится, что преданный друг Комитета пал жертвой наших врагов?

— Чёрт побери… — бормочет Гуровский.

— И это лишь один эпизод, — сурово говорит Зых. — Скажу прямо: есть все основания полагать, что враг не просто существует — он активно действует. И, разумеется, прежде всего он стремится сорвать наше выступление. (Полковник по-бычьи наклоняет крупную голову и делает непристойный жест.) Вот так.

Некоторое время собравшиеся обдумывают неожиданные сведения.

— Что в этой связи вы намерены предпринять как временный глава Комитета, пан Цешковский? — официальным тоном спрашивает Водзинский.

— Делается всё необходимое — неопределённо отвечает Зых. — Вы можете быть уверены, пан Водзинский… и все наши соратники тоже… что в ближайшие дни враг будет раскрыт и наказан. А пока предлагаю сохранять полную секретность, быть настороже и сообщать мне обо всех странных или подозрительных событиях в Комитете.

— Хорошенькое дело, — бормочет Кремповецкий. — Оказывается, за нами шпионят…

— А вы ждали чего-то другого, пан Тадеуш? Для русских мы, как кость в горле, — негромко произносит Зых. — Они нас боятся, боятся нашей борьбы за независимость родины, и не напрасно. Мы победим любой ценой!

— Да здравствует Польша! — кричит Солтык, выпучив глаза.

Началось… Сейчас кто-нибудь затянет «Еще Польска не сгинела».

Словно предчувствуя такую угрозу, человек-сова быстро поднимает руку.

— И ещё, панове… На три дня я должен оставить Комитет. Дела требуют моего отъезда из Парижа. Мы с полковником Заливским должны посетить… впрочем, не будем вдаваться в подробности. На эти дни исполнять обязанности председателя Комитета я попрошу… — следует короткая пауза, — пана Гуровского.

Бывший граф неторопливо поднимает со стула тучное тело.

— Почту за честь! — веско произносит он.

И, прижав руку к сердцу, хрипловатым баритоном запевает «Еще Польска не сгинела».

Н-да… Чему быть, того не миновать.

Машинально подпевая сподвижникам, думаю о том, что время неофициального визита за бумагами Зыха определилось само собой.

Наутро, прежде чем появиться в Комитете, захожу в ближайшую аптеку, снадобьями которой иногда пользуюсь. (На здоровье не жалуюсь, но жизнь есть жизнь — от мелких недомоганий вроде насморка никто не застрахован.) Объясняю знакомому аптекарю, что мне надо, и через несколько минут покидаю пропахшее лекарствами помещение, унося в кармане маленький пузырёк с прозрачной жидкостью.

В нашем особняке непривычно тихо. Эмигрантов, от которых при Лелевеле было не продохнуть, Зых отвадил, а набор волонтёров закончился. В пустых кулуарах вальяжно расхаживает Гуровский. Заметно, что ему нравится быть главным. Величественно поздоровавшись, он пытается втянуть меня в разговор на политические темы, однако очень кстати из кухни выглядывает Агнешка.

— Начните уборку с моего кабинета, — прошу девушку. — Я вчера весь день со старыми бумагами разбирался, напылил…

Поднимаюсь к себе, а следом приходит Агнешка. Надо ли говорить, что она с порога бросается на шею. Два дня не встречались, — соскучилась. Я, признаться, тоже. Но сейчас есть дело более важное.

— Сегодня ты мне нужна, — говорю без обиняков.

— Только сегодня? — капризно уточняет девушка, надув губы.

— Прелесть моя, не цепляйся к словам… Цешковский на три дня уехал из Парижа. Сегодня ночью я хочу навестить его кабинет.

Агнешка делает большие глаза.

— Цешковского-то не будет, а как же охранник? Он тебя ночью не пустит.

— Вот здесь мне и понадобится твоя бесценная помощь…

— Я боюсь, — заявляет Агнешка дрогнувшим голосом.

Женская логика во всей красе… Ещё ничего не знает, но уже боится.

— Опасаться нечего, — говорю терпеливо. — Ничего особенного от тебя не потребуется. Ты же Збигневу, охраннику, ужин готовишь?

— Ну да, каждый вечер.

— Сегодня вольёшь ему в суп или чай вот это.

Передаю девушке пузырёк, полученный у аптекаря.

— Яд? — лепечет Агнешка.

— Не говори ерунды, — отвечаю резко. — Это сонные капли. Вылей целиком. Заснёт до утра, а я тем временем сделаю всё, что нужно. Ты обычно во сколько приносишь ему ужин?

— Часов в восемь или около этого.

— Кто в такое время ещё может быть в особняке?

— Да уже никого. Цешковский иногда засиживается, так ведь его нынче нет.

— Вот и хорошо. Принесёшь ужин и ступай домой. Дальше моё дело. И вот что ещё…

— Ключи, — говорит догадливая Агнешка, и я киваю.

Речь, понятно, не о тех ключах, что она мне передала несколько дней назад.

Чтобы ночью