Ворон Бури - Бен Кейн

росой в колючих зарослях, скот обрастал зимней шерстью, а грачи болтали и сплетничали друг с другом на еще покрытых листвой верхушках деревьев. Я прогулялся по берегу и, ничего не найдя, замерзший, возвращался в поселение. Мечтая о жаре кузницы, я направился туда, а не в длинный дом. Но вместо того, чтобы застать отца за работой, как я ожидал, я увидел его тихо сидящим на своем старом трехногом табурете.

Он молчал.

Я подошел к горну и протянул руки к огню, наслаждаясь теплом.

— Ты ударил по пальцу?

Я едва заметил, как он раз качнул головой.

«Что-то не так», — подумал я.

— Отец, ты не заболел?

Он снова медленно покачал головой.

Я вгляделся и с ужасом понял, что его плечи содрогаются: он плакал. Крепкий, немногословный, он плакал на моей памяти лишь однажды — когда мы хоронили мать. Забыв о пробиравшем до костей холоде, я пересек разделявшее нас пространство. Оставалось лишь протянуть руку и дотронуться до него.

Но это расстояние казалось бескрайним, как до звезд.

— Финн? — донесся сдавленный горем хрип.

— Я здесь, отец. — Моя рука поднялась, замерла над его плечом, но я так и не смог ее опустить. Отец всегда был сильным, оплотом, на котором держалась наша семья. Эта слабость выбила меня из колеи, потрясла до глубины души. — Я здесь, — только и смог выговорить я.

— Отец? — донесся из длинного дома голос Асхильд.

Он не ответил.

Моя рука опустилась, но я все еще стоял рядом, когда вошла сестра. Одного взгляда ей хватило: она опустилась на колени перед отцом, положила одну руку ему на колено, а другой коснулась лица.

— Ты болен?

— Нет, — прошептал он.

— Ты плачешь. — И резче добавила: — И ты пил.

Молчание.

Я посмотрел на Асхильд и в ответ на ее вопросительный взгляд лишь пожал плечами, мол, понятия не имею.

Она погладила отца по плечу.

— Мы здесь.

Снова наступила тишина, долгая, как бесконечная зима. Я не проронил ни слова. Не мог. Я хотел, чтобы заговорила Асхильд, чтобы она все исправила, как всегда умела мать, когда случалось что-то плохое.

— Мать начала рожать в такой же осенний день, — в голосе Асхильд звучала скорбь.

Отец снова беззвучно заплакал.

Все было так очевидно, что мне захотелось себя ударить.

— Если бы я только мог что-то сделать… — голос отца затих.

— И повитуха ничего бы не сделала. Младенец застрял, — твердо, по-взрослому сказала Асхильд.

Я вспомнил, как заглянул в длинный дом и увидел за широкой спиной помогавшей Рагнфрид, нашей соседки, искаженное, мокрое от пота лицо матери. Это было до того, как Асхильд, отругав меня, захлопнула дверь у меня перед носом. Больше я не видел мать живой. Старая рана скорби вскрылась вновь. Глаза защипало от слез, но я не мог справиться ни с этим, ни с состоянием отца.

Асхильд все увидела. Все поняла.

— Похлебку надо помешать, Финн.

Я бросил на нее благодарный взгляд и, спотыкаясь, вышел из кузницы.

Она с отцом вошла в дом чуть позже; он, казалось, немного успокоился.

Мы ели в тишине, и больше об этом случае никогда не упоминали.

Глава вторая

Одним ясным утром в конце следующей весны я собирался проверить наш скот. Зимой мы держали коров близко к дому, где было легко заметить, если какая-то заболеет или волки подберутся к телятам, но летом стадо паслось далеко отсюда. Могло пройти много дней, прежде чем мы его видели. Я все откладывал это дело, словно оно могло сделаться само собой, но в конце концов идти все же пришлось. Тралл, присматривавший за скотом, не мог в одиночку перегнать стадо на летнее пастбище.

Я взял одеяло со своей постели, которая, как и постели Асхильд и отца, находилась в одном конце длинного дома. Наш дом был одним из немногих все еще жилых строений в Линн Дуахайлле. Норманны по большей части покинули поселение полвека назад, перебравшись в Дюфлин, но некоторые семьи остались. Семья моего отца была одной из них. Кому-то могло показаться странным жить в деревне, временами похожей на призрак, где большинство длинных домов ветшало и разрушалось, но я другой жизни не знал.

— На сколько ночей ты уходишь? — Асхильд хлопотала у очага, помешивая что-то в котле. Дым струйкой уходил в дымовое отверстие в соломенной крыше.

— На одну, может, на две. — Я свернул одеяло и перевязал его кожаными ремешками. — Ты приготовила мне еды?

— Разве я хоть раз отпускала тебя голодным, братец?

— По правде, не припомню. — Как и в тот осенний вечер, я напомнил себе, что Асхильд всего пятнадцать. Осанка и уверенность у нее были, как у женщины на десять лет старше. Ростом она была лишь немного ниже меня, с такими же, как у меня, темно-рыжими волосами, которые она прятала под льняным чепцом.

Она протянула мне узелок.

— Хлеба и сыра тебе должно хватить, если не будешь слишком жадничать.

— Что поделать, если я вечно голоден. — Я подбросил узелок на руке, довольный его весом.

— Оставь немного пастуху. — Это был наш единственный тралл, он присматривал за скотом вдали от дома.

— А мне хватит? — незаметно вошел Векель.

— Тебя я кормить не обязана, — у Асхильд было едкое чувство юмора.

— Ну что ты, — сказал он, обнимая ее за талию. — Ты же знаешь, как я люблю твою стряпню.

— Отстань. — Она выскользнула из его объятий, но на лице ее играла улыбка.

Я поднял узелок.

— Полагаю, здесь и для тебя припасено. — Бабушка Векеля, как всем было известно, готовила и пекла отвратительно.

Векель подскочил к Асхильд и принялся целовать ее в щеки.

— Ты чудесна, Асхильд.

Она фыркнула.

— Мне стоит бояться, что меня хочет поцеловать витки?

— Еще как, — ответил он, целуя ее еще раз. — Я нашлю порчу на Диармайда и заберу тебя себе. — Диармайд, славный молодой фермер, живший неподалеку, был ее суженым.

— Ничего подобного ты не сделаешь. — Асхильд вырвалась и погрозила Векелю пальцем. — Даже не думай об этом!

— Пойдем, — сказал я ухмыляющемуся Векелю. — Нам предстоит долгий путь.

— И не слишком напивайтесь в Манастир-Буи. — Это был небольшой монастырь по пути. Асхильд заметила мое удивление.