Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

свидание или вовсе отклонить приглашение, но она очень устала после целого дня, проведенного среди древних манускриптов, а времени вернуться домой и хотя бы переодеться уже не оставалось. Еще и голова грязная… Но о чем беспокоиться? Джулиано видел ее и в куда худшем виде, а Ада в любом случае не собиралась завоевывать его снова, тем более что одежда и прическа никогда не виделись ей подходящим средством обольщения.

Она уже почти привыкла к мысли, что их отношения закончились, и не собиралась предпринимать попыток что-то исправить. Но ей хотелось посмотреть Джулиано в глаза и понять, что с ним случилось, как он теперь выглядит и что намеревается делать. Еще ей было любопытно, как она отреагирует, увидев его снова, что почувствует, когда он столь знакомым голосом повторит ей в лицо: «Я бросаю тебя, я люблю другую», – гнев, унижение, ощущение поражения или просто безразличие?

Вдруг она вспомнила, что осталась без машины – отогнала механику, чтобы тот проверил сцепление. Домой из университета она всегда ходила пешком, но «Грот св. Михаила» располагался на холме. Странно, что Джулиано выбрал для такого деликатного повода ресторан, где прошли их первые свидания.

Можно, правда, позвонить Дарии и одолжить у нее «жука». Но подруга, конечно, захочет узнать, что, зачем и почему, отпустит парочку язвительных комментариев и снова предложит: «Расцарапай ему лицо, заставь за все заплатить, притворись, что знаешь, на кого он тебя променял, и ни в коем случае не давай вытирать об себя ноги». Так что она решила взять такси.

7

Джулиано ожидал ее, покуривая на веранде у входа в ресторан. Он удивленно сделал шаг вперед и распахнул дверь машины.

– Моя в ремонте, – выпалила Ада, не успев даже поздороваться.

– Могла бы позвонить, я бы тебя подхватил, – проворчал он, но тут же спохватился: – Спасибо, что пришла.

Они не виделись с июля, когда Джулиано приезжал в Донору, и теперь стояли, глядя друг на друга и не зная, что сказать.

«А он похудел. Выглядит бледным и вымотанным. Не похоже, что счастлив», – подумала Ада. Дария, наверное, сказала бы: «Сам виноват. Надо было остаться», но ей стало так жалко Джулиано, что она лишь робко коснулась рукой его щеки.

– Как твои дела?

– Да так… А твои, Адита? Спасибо, что пришла, – снова проговорил он, а потом вдруг резко обнял Аду, прижал к себе и зарылся лицом в ее волосы, без конца повторяя: – Спасибо, спасибо, спасибо…

Их осветили фары проезжающей машины. За спиной хлопнула дверь ресторана: кто-то вышел на улицу.

– Пойдем-ка лучше внутрь, – смущенно сказала Ада.

Они уселись за столик в глубине зала, у окна с видом на освещенную прожектором церковь Сан-Лука. Официант принес им меню – тот же самый пожилой, весь в морщинах официант, что и раньше. У Ады возникло странное ощущение, что все это происходит в кино. Или во сне. Если за прошедший в молчании месяц у нее нет-нет да и возникали мысли с ходу перейти в наступление, оскорблять Джулиано, возмущаться или обвинять его, постоянно меняя тон с яростного на ледяной и обратно, то теперь она поняла, что не чувствует к нему враждебности – скорее сочувствие, желание утешить. Но почему? Ей внезапно пришла в голову тревожная мысль, что дела у него с той, другой, пошли совсем не гладко, что новые отношения уже успели закончиться и теперь Джулиано хочет с ней примириться, хочет, чтобы она простила его и позволила вернуться. Этого она допустить не могла.

Официант, приняв заказ, удалился, а Джулиано так ничего и не сказал. Похоже, ей придется первой нарушить молчание, задав вопрос, чудовищнее которого она раньше и представить себе не могла, тем более в качестве начала столь важного разговора.

– Тебя бросили? – выдавила Ада, постаравшись, чтобы это прозвучало с материнской заботой.

– Нет, – удивленно ответил он. – С чего ты взяла?

– Так ты счастлив?

– Счастлив? – Он вскинул голову и отвернулся к окну. «Что за вопросы, Ада? Как можно быть счастливым в этом мире?» – говорили его усталые глаза.

– Разве ты не этого хотел? Ты влюблен, тебя тоже любят, – настаивала Ада, нащупав наконец точку опоры. – Так что нечего тут изображать побитую собаку, со мной можешь не притворяться. – Последнюю фразу она не стала произносить вслух, а лишь повторила, как бы закрепляя пройденное, в надежде вызвать у него хотя бы тень улыбки: – Надо радоваться, что твоя любовь взаимна.

Эта была их маленькая «семейная шутка»: когда они только начинали жить вместе, но еще не объявили об этом знакомым, один коллега Ады, приехавший в Болонью из иностранного университета, всерьез пытался за ней приударить. Будучи широко известным в академическом мире tombeur de femmes[84], абсолютно уверенным в собственном обаянии, он нисколько не сомневался, что ни одна женщина, кем бы она ни была, не сможет противостоять его напору. Он был так настойчив, что игнорировал любые попытки Ады деликатно избежать конфликта, пока в один прекрасный день она, оказавшись с ним за одним столиком в ресторане и не желая более выдерживать осаду, не выпалила: «Отвали! Ты что, не видишь, что я влюблена и моя любовь взаимна?»

Она и сама не знала, почему с ее языка сорвалась столь старомодная фраза, больше подходящая для любовного письмовника вековой давности или старой открытки, вручную разрисованной аляповатыми сердечками, розочками и летящими голубками – бабушка презрительно именовала их «низкопробными» или «солдатскими». «Любовь взаимна» – эти несколько слогов, сложившиеся в два коротких слова, казались Аде неприступной крепостью, исключительно точным и не допускающим иных толкований выражением единства. «Любовь взаимна», и никому не дано разрушить этот маленький, но очень прочный союз, основанный на общности чувств и желаний двух людей.

Но неудачливый воздыхатель тогда лишь удивленно вскинул брови:

– «Моя любовь»? Она что, баба? Хочешь сказать, я трачу свое драгоценное время на последовательницу Сафо?

Другие посетители ресторана хохотали тогда не меньше, чем Джулиано, услышав эту историю. Но на этот раз он даже не улыбнулся, только опустил глаза и принялся теребить край скатерти.

– Не хочешь мне сказать, с кем именно у тебя взаимность? – отважилась наконец спросить Ада, поборов смущение.

– Не могу.

– Да брось! Можно подумать, это английская королева! Знаешь же, я умею хранить тайны.

– Не могу, говорю тебе!

– Предпочитаешь, чтобы я обо всем узнала от чужих людей?

– Никто не знает, кто это, клянусь.

– К чему такая таинственность? Она что, замужем? Так в Италии разрешены разводы. Или тебе об этом забыли сказать, господин адвокат? Может, это монахиня-затворница? Или твоя сестра?

– Не шути так, Ада. Не вижу ничего смешного.

Он сказал это таким потерянным тоном, что в Аде снова проснулась жалость. Она увидела, как дрожат руки Джулиано, потянулась через стол и сжала его пальцы. Они оказались ледяными. Тогда она попыталась поймать его взгляд:

– Скажи мне правду: ты любишь, но не уверен, что она…

– Нет-нет, я уверен. И… Нет, ты все равно не поймешь.

Ада Бертран, как мы уже неоднократно упоминали, была женщиной рациональной. Услышав такие слова, она могла презрительно фыркнуть и послать Джулиано к черту. Хватит уже детских игр и загадочных дамочек! Что может быть особенного в том, чтобы потерять голову от любви к другой, возможно, более молодой любовнице? Что тут непонятного?

Но благородство Аде тоже было не чуждо. Она всегда инстинктивно старалась поставить себя на место оппонента, а Джулиано, несмотря ни на что, желала только добра. Сжав его холодные руки, она вдруг заметила гравюру, висевшую на стене над их столом, – старинную гравюру, грубо раскрашенную вручную. Изображенный на ней персонаж, архангел Михаил, в честь которого и был назван ресторан, воздев над головой меч, попирал распластавшегося по земле демона. На зеленоватом лице нечистого («Вот ведь бедолага», – подумала Ада) застыло такое же потерянное, сломленное выражение, как и у Джулиано. А Михаил, кудрявый красавец-блондин в золотом нагруднике, короткой юбочке из разноцветных кожаных полос, изящных поножах и с огромными распахнутыми крыльями, выглядел повзрослевшей версией Купидона, божеством любви ужасной и воинственной, вооруженным не луком со стрелами, а мечом, потому что такая