Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

Морохин молчал.

— Нет уж, Дмитрий Петрович, сведения Бутылкина нуждаются в подтверждении, — жёстко закончил Говоров. — Пока ещё всё зыбко, туманно. Так что на этом этапе серьёзных оснований для передачи дела не вижу. Нет их! Согласны?

Морохин лишь пожал плечами. Это была такая слабая фронда. Логика в словах Говорова присутствовала, однако признавать собственную неправоту сотоварищу не хотелось. Но и спорить с начальником тоже не хотелось.

— Согласен, — выдавил наконец Морохин.

— Вот и прекрасно, — сказал Говоров бодро. Лицо его расцвело добродушной улыбкой. — С учётом вновь открывшихся обстоятельств прошу скорректировать намеченный план следственных мероприятий по делу и согласовать со мной… ну, скажем, завтра в первой половине дня. Работаем дальше. О результатах докладывать мне ежедневно.

Сочтя разговор оконченным, мы поднялись.

— Кирилл Сергеевич, можете идти. А вы, Дмитрий Петрович, задержитесь, — произнёс Говоров неожиданно.

Высоко подняв брови, Морохин снова сел.

Дмитрий Морохин

Начальник выбрался из покойного кресла и прошёлся по кабинету. Остановился возле меня.

— Нехорошо, голубчик, — сказал проникновенно.

Что он имел в виду? Уж не собирался ли упрекнуть без посторонних ушей (Ульянов уже удалился) в намерении избавиться от сложного дела, которое на глазах становилось всё запутанней? Хотя вряд ли. Он меня знает. Под его руководством я распутал много чего и на трудности никогда не жаловался…

Перехватив мой вопросительный взгляд, Говоров вздохнул.

— Вижу я, что не лежит у вас душа к этому очерку, — продолжал огорчённо. — Однако зачем было девушку обижать?

— Кого? Князеву?

— Её. Она, бедная, пришла ко мне чуть не в слезах. Жаловалась, что вы её из кабинета выгнали.

Начальник преувеличивал — представить беспардонную журналистку в слезах было выше моей фантазии. Сама кого хочешь до слёз доведёт… Я коротко объяснил Говорову причину своей резкости и выразил пожелание, чтобы для газетного творчества Князевой предоставили другой объект.

Начальник категорически возразил. Из всех следователей нашего отделения Морохин и только Морохин достоин быть воспетым на страницах популярной газеты. Это не обсуждается. А вот перед девушкой надо бы извиниться. И не просто извиниться, а загладить вину. И не просто загладить, а убедительно.

— Как скажете, — произнёс я покаянно. — Сейчас пойду и встану перед ней на колени.

Начальник хмыкнул.

— На колени — это чересчур. А вот пригласить в хороший ресторан, провести с ней вечер в приятной обстановке, поужинать… Она девушка незамужняя, не откажется.

Я онемел. Идея была вполне в духе Аркадия Семёновича. Любил пожить начальник, ох, любил, и ни для кого это не было секретом. Он как-то ухитрялся совмещать успешную службу с пламенным влечением к тонкой гастрономии и женщинам.

— Да вот, чего лучше, — продолжал начальник увлечённо. — Ступайте в приёмную и от моего лица скажите секретарю, чтобы телефонировал в «Кюба». Пусть закажет на сегодняшний вечер столик на двоих.

Господи!

— А «Кюба» — это не чересчур? — осведомился я мрачно.

Знаменитый ресторан славился уютом, кухней и оркестром. И, к сожалению, ценами. Жалованье мне, правда, недавно повысили, но не до такой степени, чтобы шляться с дамой по заведениям такого уровня.

— В самый раз, — произнёс начальник с видом ресторанного завсегдатая. — Замечательное, уютное место… А какие там котлетки даньон[8]! А тёртые рябчики!

— Ну, коли рябчики… — сказал я, сдаваясь.

Говоров хитровато взглянул на меня.

— Да, пока не забыл… На обратном пути загляните в финансовую часть.

— Зачем?

— Я вам наградные выписал. Получите.

Не скрою, обомлел. Наградные — оно, конечно… Однако в честь чего?

— Это за раскрытие мартовского дела с мошенничеством на ипподроме, — пояснил начальник. — Разобрались лихо, мошенников уже осудили. Так что пожалуйте в кассу.

Ну, что ж, в марте я действительно поработал хорошо. (А когда я работал плохо?) Однако ясно, как день, что наградные он мне выписал не столько за ипподром, сколько на ресторан. Так сказать, создал финансовую основу нашего с журналисткой примирения. А значит, спасал очерк, в котором отважный и проницательный следователь Морохин будет изображён на фоне мудрого руководителя Говорова…

— Задачу понял, Аркадий Семёнович, — покорно сказал я, поднимаясь. — Пойду Князеву искать. Может, ещё где-то по отделению бродит.

— А что её искать? Она у меня в комнате отдыха чай пьёт. Душевную рану залечивает…

После службы я заехал домой, переоделся и отправился на Морскую улицу, 16, где располагался «Кюба». Неподалёку от входа принялся ожидать Князеву, гадая, на сколько она опоздает. А в том, что своевольная девица к условленному часу не явится, сомнений у меня не было.

Застигнутая в комнате отдыха Князева сначала и говорить со мной не хотела. (Спасибо, хоть чайное блюдце в голову не метнула.) Затем, впрочем, выслушав мои извинения, сменила гнев на милость и приглашение в ресторан приняла благосклонно. Сказала даже, что выбор «Кюба» делает честь моему вкусу, но предупредила, что на сборы ей нужно время. А какое — не уточнила. Оставалось ждать и надеяться.

От нечего делать я разглядывал прохожих. По широкому тротуару мимо меня степенно шествовали или торопливо шли мужчины и женщины, молодые и не очень, парами и поодиночке. Публика была сплошь чистая, хорошо одетая, что и неудивительно — на Морской мастеровые не гуляют и нищие милостыню не просят. У всех были какие-то дела, и лишь я праздно топтался на месте в ожидании журналистки, вертя в руках зонт, захваченный по случаю серого неба и сгущающихся туч.

Рядом остановился экипаж, из которого выпорхнула женщина.

Я человек наблюдательный (служба такая), поэтому Князеву узнал. Но с трудом. Слишком велика была разница между дневным и вечерним видом журналистки.

Тогда — девушка-очкарик в унылом бесформенном облачении. Сейчас — изящная молодая дама в модном сиреневом платье и элегантных, в тон, ботинках с пуговицами на невысоком каблучке. Оказывается, деловое одеяние скрывало волнующую фигуру, чьи достоинства теперь, в обрамлении изысканного декольтированного туалета, прямо-таки бросались в глаза. Взглядом мужчины-охотника я невольно оценил и тонкую талию, и крепкую грудь, и стройные бёдра, обрисованные лёгкой тканью. Рыжеватые волосы были убраны в роскошную причёску, лишь слегка скрытую шляпкой.

— Добрый вечер, Дмитрий Петрович, это я, — любезно сообщила Князева, подходя ко мне.

— А это я, — столь же любезно сказал я, любуясь девушкой. На этот раз она была без очков, и ничто не мешало её разглядеть. А глаза-то большие, карие. А носик-то