Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

посижу с вами на допросе. Потом вместе выедем на задержание преступника. Обязательно соберу мнения сослуживцев как о товарище, о коллеге… Словом, надо всесторонне показать нашего отечественного Хольмса.

Мы с Ульяновым тоскливо переглянулись.

— Замечательный план, — решительно сказал я. — Очерк выйдет на славу. Но, понимаете, мы с Кириллом Сергеевичем сегодня заняты. Очень. Чтобы не терять время, предлагаю начать сразу с конца. Пройдитесь по кабинетам, расспросите обо мне коллег. А мы пока поработаем.

Особа растерялась.

— Как же я пойду вот так, с бухты-барахты? Я у вас и не знаю никого, — промямлила она.

— Никаких проблем, — заверил я. — Начните с Аркадия Семёновича. Пусть он первый скажет. А потом и других организует. Дорогу помните? Сейчас на второй этаж, а там направо.

Посмотрев вслед Князевой, я выдохнул.

— И стоило ради этого становиться отечественным Хольмсом, — сказал горько.

— Повезло, так терпите, — буркнул Ульянов.

Наконец вернулись к делам.

Для начала обменялись мнениями о визите к Себряковой. Сошлись, что вдова непроходимо глупа, а вот профессор Зароков совсем не прост. Сам факт любовной связи с Дарьей Степановной говорил о многом.

— Чтобы соблазнить жену старого друга, требуются смелость, наглость и, безусловно, подлость, — рассуждал Ульянов. — А смелый, наглый и подлый человек способен на многое.

— И чёрт с ним. Моральный облик господина Зарокова как таковой нас не интересует. Мало ли на свете мерзавцев?

— С избытком… Но мне вот что не понравилось. Ни на один вопрос о Себрякове он толком не ответил. Чем занимался, не знаю. Зачем ездил в Англию, не ведаю. В каком состоянии архив, не постигаю… То есть с его слов мы про Себрякова только и узнали, что покойник чаем увлекался. Согласитесь, для друга, коллеги и сослуживца неосведомлённость удивительная.

Я кивнул. Конечно, я тоже обратил внимание на уклончивые, расплывчатые ответы историка. Заметил я и то, что при некоторых наших вопросах он начинал ёрзать и запинаться. Так бывает, когда человек по каким-то причинам не хочет сообщать о том, что ему известно. Мол, ничего знать не знаю, отстаньте… А ведь умолчание — это форма обмана.

— А не познакомиться ли нам с профессором Зароковым поближе? — подумал я вслух.

— Это каким же образом?

— Для начала самым простым — установим наблюдение. Пусть за ним наши люди походят. Дней пять-шесть, а там как пойдёт. Не исключено, что выясним что-нибудь интересное.

— Согласен, — сказал Ульянов энергично. — Зароков у нас будет первым направлением.

— Договорились, я распоряжусь… А второе?

— Второе, Дмитрий Петрович, — это бывшие солдаты и унтер-офицеры, которые после войны надолго задержались в Японии, потом вернулись домой, в столицу, и более-менее отвечают приметам, которые изложил покойный Кусков. Я говорил вам — насчитал таких шесть человек.

— Давайте список, — распорядился я. — Сегодня ещё успею написать запрос в полицейские управления по заявленным адресам жительства. Пусть посмотрят, проживает ли человек фактически или нет, чем занимается, по возможности — есть ли алиби в дни и примерные часы убийств Себрякова, швейцара… ну, и других.

— Целая канцелярия, — сокрушённо сказал Ульянов, передавая список. — Это когда ж они ответят?

— Мне — быстро…

А про себя подумал, что быть красой и гордостью столичного сыска (к чему ложная скромность?) не только приятно, но и полезно. Из уважения к репутации тебе сплошь и рядом идут навстречу. Например, быстро отвечают на запросы. Сейчас это особенно важно.

— Третье направление, как я понимаю, это встреча Себрякова с праправнучкой Палена, — продолжал я. — Зачем встречались, о чём беседовали, до чего договорились… Так?

Ульянов посмотрел поверх моей головы.

— Совершенно так, — сказал после небольшой паузы. — Но здесь, откровенно говоря, всё в тумане. Пока мы это направление не трогаем. Дайте мне по своим каналам поработать.

— Работайте, — разрешил я великодушно. — А я, суд да дело, займусь четвёртым направлением.

— То есть?

Я встал и принялся махать руками и ногами, разгоняя кровь, — засиделись изрядно.

— Четвёртое направление у нас — это врач Бутылкин. Пока мы с вами были у вдовы Себрякова, мне принесли заключение судмедэкспертизы по остаткам питья. Ну, которым Бутылкин напоил больных накануне убийства городового.

— И что в заключении? — спросил Ульянов живо и даже привстал.

— В заключении, Кирилл Сергеевич, каторга для негодяя… Теперь я его наизнанку выверну. — Заметив, что Ульянов нахмурился, уточнил: — Не волнуйтесь. Только факты, логика и психология… Но выверну. Сатрап я или не сатрап?

Глава пятая

Кирилл Ульянов

Трёхдневное сидение отразилось на Бутылкине самым плачевным образом. Осунулся он так, словно отбыл в заключении целый год. Потухшие глаза, уныло повисший горбатый нос, ссутуленные плечи, — словом, подавленное состояние налицо. Доставленный к нам на допрос из «Шпалерки»[7], он молча сидел напротив Морохина, молча же курил предложенную папиросу и угрюмо смотрел в пол.

Как водится, начали с протокольной части. Бутылкин Савелий Львович, 1866 года рождения, национальность — еврей, вероисповедание иудейское, холост, бездетен, закончил медицинский факультет… ну, и так далее. Затем приступили к допросу.

— Судебно-медицинская экспертиза установила, каким снадобьем вы напоили больных накануне убийства Кускова, — сказал Морохин, беря в руки заключение. — Вот, можете ознакомиться.

— Не имею такого желания, — слабо огрызнулся Бутылкин.

— И правильно. Какой смысл терять время, если вы готовили питьё самолично? А вот нам было интересно узнать, что угостили вы пациентов концентрированным раствором макового опиата. Я прочитал по телефону это заключение вашему главному врачу, и он сообщил, что в госпитале такой препарат не используется. Что скажете?

Бутылкин безмолвствовал.

— Тогда скажу я. Стремясь помочь убийце, вы сами приобрели опиат на стороне. Дурман этот заставили выпить больных. Ну, а дальше известно. Мёртвый сон пациентов максимально облегчил убийство Кускова, не так ли?

Ответом было молчание.

— Не хотите говорить? Понимаю. Убедительной версии в свою пользу у вас нет, а признаваться в соучастии страшно. Убийство — преступление особо тяжкое. Убийство полицейского, то есть представителя закона и порядка, — особо тяжкое в квадрате. — Морохин сделал паузу и добавил сухо: — Это каторга, Савелий Львович. Просто тюрьмой не отделаетесь. И можете быть уверены, что я вас не пугаю, говорю, как есть.

Бутылкин поднял больные глаза.

— Мне на каторгу нельзя, — сказал неожиданно.

— Вот как! Это