Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

лагерях была не лучше. Сразу за польской границей находился Гёрлиц. Во время официального посещения лагеря в январе 1946 года там были только туалеты и больше ничего. Ночью 4300 человек приходилось довольствоваться 600 мешками соломы для сна. Для обогрева лагеря требовалось 100 тонн угля в месяц, а получал он только 39. Взрослым выдавали столько же еды, сколько годовалым детям: три четверти литра теплого супа в день. Беженцам с антифашистскими взглядами повезло чуть больше. В ноябре 1946 года тех, кто находился в Пирне, перевели в образцовый лагерь Зонненштайн. Там были оборудованы кухни, туалеты и специальный лазарет. Тем не менее, согласно официальному отчету, лагеря по всей Саксонии страдали от одной и той же проблемы: “Уход и обеспечение были совершенно неудовлетворительными, начиная с местных властей и мэров и заканчивая женским комитетом и комиссией по переселению”20. В сентябре 1948 года в Саксонии-Анхальт все еще не хватало 292 тысяч мешков соломы: люди спали на соломе, брошенной на пол21.

Прием беженцев часто был оскорбительным, особенно в относительно закрытых сельских общинах. Для многих местных жителей изгнанники были не только чужаками, но и пришельцами. Наблюдатель от союзников заметил в 1948 году, как в Баварии оскорбление “SauPreusse” (прусская свинья) было заменено на “SauFlüchtling” (свинья-беженец). В Саксонии, в советской зоне, предпочтительным оскорблением было “Umsiedlerschwein” (свинья-переселенец), и было обнаружено, что фермеры обращались со своими согражданами как с Ostarbeiter, подневольными работниками из Польши и Украины, заставляя их работать с пяти утра до семи вечера; после этого им дозволялось спать на полу22. Еще одним распространенным ярлыком было слово Polacke. Около Ганновера, в британской зоне, ходило стихотворение, в котором они изображались как “цыгане с востока, которые загрязняют нашу землю, живут за наш счет”; оно заканчивалось молитвой о том, чтобы Бог “освободил нас от влияния злой звезды”23.

Подобные взгляды высказывали не только экстремисты. Эрнст Мартенс был либеральным членом коалиционного правительства Нижней Саксонии. В мае 1947 года он написал региональному премьер-министру о своих впечатлениях от недавнего визита в Ольденбург. По его словам, изгнанники, находящиеся в городе, были ленивы и предпочитали черный рынок честному труду. Они привезли с востока привычку к сомнительным махинациям и были “законодателями моды для аморальных и асоциальных сил”, так что единственным решением было выгнать их туда, откуда они явились24. В соседнем Эверсене пастор сомневался в том, что изгнанные имели “чистую” немецкую кровь, и беспокоился, что немецкий народ может утратить свою “подлинность”, если смешается с такими “странными и чуждыми элементами”. Один из его коллег-пасторов рассматривал кризис беженцев как заговор союзников с целью разложить немецкий Volk 25.

Такая подозрительность и враждебность показали, насколько тонкими и хрупкими были Volk и национальная идентичность для большого количества немцев. В течение многих лет нацисты призывали к созданию расовой империи, объединяющей всех немцев. Теперь местные жители не только плевали в судетцев и называли этнических немцев “тоже немцами”. Они также холодно относились к выходцам из Восточной Пруссии, которая была объединена с Бранденбургом с 1618 года и стала родиной Иммануила Канта и частью объединенной Германии Бисмарка. Побежденные и разделенные, немцы обратились к своему сообществу и региону в поисках идентичности. Внезапный приток немцев со своими обычаями, диалектами и интересами похоронил всякую склонность к ультранационализму.

Неудивительно, что главным источником конфликтов был жилищный вопрос. В советских, как и в западных зонах, меньше всего отдавали те общины, у которых было больше всего ресурсов. В Иоахимстале, к северу от Берлина, во время войны не пострадал ни один дом, но к беженцам там не проявляли никакого сострадания. В Саксонии беженец и признанная жертва фашизма пожаловался в январе 1947 года, что ему обещали крышу над головой, но городские власти предпочитали не раздражать своих местных друзей, удобно устроившихся в больших квартирах. Месяц спустя в Лейпциге пятьдесят беженцев протестовали против того, что их поселили в аварийное жилье, в то время как “нацисты все еще жили в своих больших и хороших квартирах”. В Пирне условия для вновь прибывших были неприемлемыми, но директор местного сталелитейного завода получил квартиру площадью 200 квадратных метров для себя, своей жены и единственного ребенка. Постоянно поступали жалобы на то, что мэры медлят. В небольшом городке Столпен, расположенном к востоку от Дрездена, был мэр-социалист. Когда туда приехали двадцать три семьи, он дал им список адресов и посоветовал самим организовать свое проживание. Прибывшие встретили “всеобщее неприятие со стороны населения”. Мать с детьми вернулась к мэру и сказала, что скорее повесится, чем переедет в “ту нору”, которую ей предлагают. Он сказал ей, что с радостью выдал бы ей веревку, “тогда, слава Богу, у него будет одним переселенцем меньше”26.

В британской зоне Целле также избежал худших последствий войны. И здесь жители скорее закрыли двери перед беженцами, чем распахнули их. Когда мать с двухлетним малышом решили поселить к пастору, его сестра заперла дверь и не разрешила им войти – пришлось вызывать полицию27. Как заметил один современник, пока местные жители встречали новоприбывших с топором в руках, установить доверительные и добрососедские отношения было трудно.

На востоке, как и на западе, местные жители предпочитали убирать мебель на чердак или распределять ее среди членов семьи, а не отдавать ее тем, у кого ничего не было. Фермеры внезапно стали выделять своим слугам отдельные спальни, чтобы не пускать беженцев. В Херсфельде (Гессен) фермер был приговорен к трем месяцам тюремного заключения после того, как сначала запретил одному из проживавших с ним беженцев брать воду из-под крана, а затем избил его до потери сознания, когда застиг пьющим воду в конюшне28.

Помощники

Хотя враждебность и подлость были широко распространены, но повсеместными они никогда не были. Жалобы и правонарушения неизбежно оставляют больший след в документах, чем простые добрые дела. Интервью того времени, а также записи благотворительных организаций и соцобеспечения рассказывают более тонко нюансированную историю. В одной деревне возле Целле фермер и бывший мэр похвалил изгнанников. “Они очень трудолюбивые, чистоплотные люди, и от них никогда не слышно никаких жалоб”. “Я считаю, – добавила к его словам пожилая женщина, – что наш моральный долг помочь им, но они также морально обязаны это признать. Мои беженцы всегда рядом, когда они мне нужны”. Старшеклассника вид беженцев и их лишения научили “уважению к нашим собратьям, которые, несмотря на все свои потери и переживания, никогда не сдавались, но мужественно и энергично строили новую жизнь”29.

Гуманитарный кризис породил мощный призыв о помощи. Администрация