Александр Мацкин - Орленев

чился век, и вместе с ним тончилась и петербургская оседлость

Орленева (потом он будет выступать в этом театре как гастро¬

лер). В мемуарах он объясняет свой уход стечением непредви¬

денных обстоятельств. Все получилось как бы само собой: в те¬

атре Корша были объявлены гастроли Горева, в последнюю ми¬

нуту он тяжело заболел, никакой замены ему не было, антрепре¬

нер, спасая положение, кинулся к Орленеву и предложил ему на

правах гастролера сыграть «Преступление и наказание». Он ко¬

лебался, Корш настаивал, сулил большие деньги, поил дорогим

коньяком, взывал к его московскому патриотизму, привлек

к своей интриге Николая Тихоновича, которому очень хотелось,

чтобы его все еще недостаточно признанный в Москве сын блес¬

нул в трагическом репертуаре. Перед таким объединенным нати¬

ском Орленев дрогнул и дал согласие. А после московских гаст¬

ролей, хотя газеты отнеслись к ним весьма холодно, поднялся шум

на всю Россию (коршевская марка высоко ценилась в провин¬

ции). Орленева рвали во все стороны, предлагали неслыханные

гонорары, обещали по-царски встретить и по-царски проводить,

и он втянулся в этот круговорот, в этот бешеный галоп по го¬

родам и театрам России и западного мира. Все было, действи¬

тельно, так, как пишется в книге Орленева, если к тому еще доба¬

вить, что в тот момент, когда он выбрал своим уделом скитальче¬

ство, его уже тяготила служба в театре у Суворина. Рутина здесь

была благообразная, но все-таки рутина, и она ему приелась; ни¬

каких планов у него не было, пока что он искал одного — воль¬

ности. Вероятно, он понимал, с какими опасностями связано гаст¬

ролерство: отчаянная работа на износ, яркий недолгий взлет и

к сорока годам забвение — сроки Иванова-Козсльского... Но так

далеко он не заглядывал, у него было еще время впереди, и он

рассчитал, что если нужно мириться с неизбежностью, то лучше

хоть в молодые годы не чувствовать на себе узды и жить как

хочется.

Весной 1900 года слух о том, что Орленев бросает суворин-

ский театр и уезжает в провинцию, пошел по Петербургу, и неиз¬

вестная нам поклонница его таланта Н. Соловьева написала

письмо Суворину, хорошо показывающее, как современники це¬

нили искусство Орленева и как проницательно понимали то но¬

вое, что он внес в русский театр:

«Алексей Сергеевич! Боже мой! Вчера я узнала, что Орленев

уходит из вашего театра — я не верю этому. Как это могло слу¬

читься? Неужели вы, первый подметивший в маленьком никому

не известном актере искру божию, вы, выдвинувший, подчерк¬

нувший его огромное дарование, вы, создавший его, допустите,

чтобы он ушел? Нет, это невозможно... Что же будет с вашим

театром, что будет с нами? Кем вы замените его? Тинского, Ми¬

хайлова, Яковлева можно заменить другими, много у нас талант¬

ливых людей, занимающих их амплуа, но кого вы поставите на

место Орленева? Ведь одним артистом его не заменить; кто вам

сыграет одинаково прекрасно и идеально царя Федора и Пабло

из «Дои Жуана», Раскольникова и слугу из «Невпопад», Лорен-

заччио и гимназиста в «Школьной паре» и пр. и пр.?»

«Никто и никогда! — уверенно отвечает Н. Соловьева и про¬

должает: — Другого такого громадного таланта вы не найдете ни¬

где. Кто, наконец, так подойдет к духу теперешнего времени, как

он? Ведь все эти Тинский, Яковлев, Михайлов, Бравич — бес¬

спорно талантливые люди, но разве в их талантах есть что-ни¬

будь исключительное, свое, самобытное, живое? Тинский может

быть заменен Ленским, Яковлев, Михайлов — Давыдовым и т. д.

А Орленев — это явление совершенно новое в нашем театре, в его

даровании чувствуется что-то необыкновенное, особенное, ка¬

кая-то новая невидимая сила, какая-то широкая мощь, великая

и чуткая душа. Он не похож ни на кого, и никто не может быть

на него похожим... Подумайте, что станет с ним в провинции,

он опошлится, измельчает, собьется с пути, его погубят там, со¬

вершенно извратят его талант». И дальше Соловьева пишет, что

в благоприятных условиях развитие Орленева пойдет «громад¬

ными шагами» и он заслужит всемирную известность, ничем не

уступая Сальвини или Росси. Письмо заканчивается словами:

«Вы не сделаете этого, Алексей Сергеевич, это было бы слишком

грустно» 15.

Это необычное, проникнутое страстным голосом убеждения

письмо произвело большое впечатление на Суворина, но удержи¬

вать Орленева он не стал и только сказал, что, если ему надоест

бродяжничество, пусть возвращается в театр, двери для него все¬

гда будут открыты, и даже дал ему взаймы две тысячи рублей на

поездку, отметив эту щедрость меланхолической записью в днев¬

нике под датой 2 августа 1900 года: «Отдаст ли?»

Приглашение Корша застало Орленева во время его работы

над ролью Дмитрия Карамазова. Для этого он приехал в Москву

и уединился в гостинице «Левада» — не самой комфортабельной

по тем временам, но с надежной репутацией и постоянной клиен¬

турой. В «Леваде» останавливались богатые провинциальные

купцы, люди семейные и степенные, их деловой день начинался

с рассвета, и но утрам в гостинице было тихо, можно было сосре¬

доточиться; шум и движение в коридорах отвлекали Орленева от

занятий, как нервного ребенка. В такие периоды затворничества

он довольствовался малым: персонал «Левады» знал его вкусы,

горячие калачи и чай крутой заварки ждали его в любой час су¬

ток. Больше ничего ему не требовалось.

После Раскольникова его стало еще больше тянуть к Достоев¬

скому, хотя он боялся повторений и уже найденного тона и не

знал, па чем остановить свой выбор. Кто-то из актеров старшего

поколения посоветовал ему сыграть Смердякова, потому что этот

монстр, этот подлый бульонщик-созерцатель — явление невидан¬

ное в русском искусстве. Лакей но всем статьям, но духу, по

психологии, по профессии, по складу речи, лакей, презирающий

русского мужика (его «надо пороть-с») и поклоняющийся богу

европейского комфорта, заинтересовал Орленева — это ведь была

не сатира с ее преувеличениями, к которым он относился с насто¬

роженностью, а реализм, идущий вслед за натурой, пусть в низ-

меинейших ее проявлениях. Разве это уродство не может стать

предметом искусства — спрашивал он себя и поручил К. Д. На¬

бокову инсценировать «Карамазовых» с упором на роль Смер¬

дякова.

В гастрольной поездке, дожидаясь еще не законченной инсце¬

нировки, Орленев, как всегда в таких случаях, стал перечитывать

хорошо знакомый ему роман Достоевского и пришел в отчаяние

от одной мысли, что взялся играть человека, который даже поет

по-лакейски («лакейский тенор и выверт песни лакейский» —

сказано у автора) и так постыдно труслив, как будто на самом

деле «родился от курицы». Как он мог так ошибиться и зачем

ему вникать в оттенки лакейства Смердякова? Если в «Карама¬

зовых» есть роль, которую он должен сыграть, то это роль

Мити — человека «двух бездн»,—здесь есть мерзость жизни, но

ость и ее благородство, здесь Содом, но здесь и Мадонна. Вот где

он найдет простор для своего искусства! «.. .Меня сразу захва¬

тила роль Дмитрия и как-то сразу я сумел уловить, как мне ка¬

залось, подлинный тон»,— писал Орленев в своих мемуарах16.

Вскоре он встретился с Набоковым и прочитал ему уже разучен¬

ный монолог «Исповедь горячего сердца»; в первом чтении он за¬

нимал около часа. Впечатление было такое сильное, что инсцени¬

ровщик, не рассуждая, согласился переделать уже готовую пьесу

и вывести на первый план трагедию Митеньки.

В считанные дни Набоков подготовил новый текст инсцени¬

ровки, в том же 1900 году журнал «Театр и искусство» издал ее

отдельным выпуском (автор взял псевдоним К. Дмитриев) 17. Ва¬