Александр Мацкин - Орленев

тянуть до кондиции» роль Карамазова. Но едва они встретились,

как выяснилось, что кондиции антрепренера требуют, чтобы До¬

стоевский перестал быть Достоевским и стал заурядным репер¬

туарным автором восьмидесятых-девяностых годов. Орленев веж¬

ливо, но недвусмысленно отказался от такой режиссуры, и у Бель¬

* В записных книжках Орленева есть интересная пометка о музыке,

сопровождавшей «Исповедь горячего сердца» в его «Карамазовых». Он на¬

зывает оду «К радости» Шиллера, которую Бетховен ввел в хоровой финал

Девятой симфонии 19.

ского хватило ума по лезть в наставники к актеру, поразительно

изменившемуся за те двенадцать лет, которые прошли после ни¬

жегородского сезона. В Костроме Орленев в первый раз сыграл

Карамазова, и «Костромской листок» заметил, что «переделка

Дмитриева», если судить по первому ее представлению в город¬

ском театре, понравилась публике 20.

В этих «Карамазовых», говорилось в газете, «действительно

есть ряд сильных сценических положений, обеспечивших успех

пьесе», несмотря на то, что от всеохватывающей панорамы До¬

стоевского в театре остался только один ее аспект, связанный

с Дмитрием Карамазовым, важный в общей композиции романа,

хотя и нарушающий его великую архитектуру. Только есть ли

у драмы, которая обращается к эпопее, другой выбор, кроме такой

вынужденной перемонтировки текста? И можно ли забывать, что

образы бессмертных книг возрождаются на сцене театра в зримой

трехмерности и в той неожиданно новой трактовке, которая идет

уже от актера-интерпретатора? Игру Орленева «Костромской ли¬

сток» оценил очень высоко, признав, что талантливый гастролер

еще раз с блеском доказал «свою высокую способность к истолко¬

ванию персонажей психически неуравновешенных», подчеркнув

при этом, что его Дмитрий Карамазов — «живое, близкое и по¬

нятное для зрителей лицо». Любопытно, что в этом первом от¬

клике провинциальной газеты отмечаются две особо удавшиеся

актеру картины—«длинный рассказ Дмитрия брату Алеше»,

проведенный с замечательным разнообразием тона и богатством

мимики, и «допрос Карамазова прокурором и следователем», где

внимание публики достигает «высокой степени напряжения».

С теми или иными вариантами похвала эта повторялась потом

в десятках, если не сотнях рецензий, написанных по поводу

игры Орленева в «Карамазовых». Рецензия «Костромского ли¬

стка» интересна еще и потому, что в ней впервые рядом с Орле-

невым упомянуто имя Аллы Назимовой, про которую сказано, что

она, хоть и молода годами для роли Грушеньки, но «каждое ее

появление вызывало живейший интерес в публике». Со встречи

с Назимовой начинается новая страница жизни Орленева.

У Достоевского в «Исповеди горячего сердца» Митенька Ка¬

рамазов рассказывает Алеше, как, обозлившись на Гругаеньку,

пошел к ней, чтобы выместить обиду, и потерял себя; увидел

инфернальницу, и все полетело «вверх пятами», «грянул гром,

ударила чума, заразился и заражен доселе». Почти такое же по¬

трясение испытал Орленев, когда из зрительного зала в первый

раз увидел на сцене Назимову в маленькой роли знатной патри¬

цианки Попей Сабины в инсценировке популярного романа

Г. Сенкевича «Камо грядеши». Пойся и в романс лицо эпизодичс-

ское, а в театре у нее и слов-то почти не было, и тем не менее,

увидев юную дебютантку — она была моложе Орленева на целых

десять лет,— он потребовал, чтобы именно ей поручили роль Гру-

шеньки. Для своего возраста она уже много что повидала: дочь

ялтинского аптекаря Левентона (Назимова — ее театральный псе¬

вдоним) училась в Швейцарии музыке и танцу, потом прошла

курс в Москве в Филармоническом училище у Немировича-Дан¬

ченко, но как актриса пока что ничем не отличилась. Обращала

на себя внимание только ее красота, при всей строгости очень

броская, красота южноевропейской женщины, не то францу¬

женки, не то испанки. Во всяком случае, на русскую «инферналь-

ницу» в духе Достоевского она не была похожа, и выбор ее па

роль Грушеньки вызвал в труппе недоумение. Орленев не при¬

слушивался к этим толкам, с первого взгляда он поверил в звезду

Назимовой и по праву гастролера настоял на своем.

Играла она Грушеньку, я сказал бы, очень толково, она была

умная и деловая женщина и все делала толково, но воодушевле¬

ния в ее игре не было. Орленев этого не замечал, захвачен¬

ный своим испепеляющим карамазовским чувством. В книге

А. А. Мгеброва, актера МХТ и Театра Комиссаржевской, извест¬

ного театрального деятеля первых послереволюционных лет,

друга и соратника Орленева, оставившего о нем очень интерес¬

ные воспоминания, говорится, что «Алла Назимова была, быть

может, единственной женщиной в жизни Орленева, которую он

действительно глубоко любил. В нее он вложил все свои творче¬

ские силы. Из нее он создал актрису, которая... стала знаменитой

в Америке» 21. Эту любовь можно назвать наваждением, лихорад¬

кой, и их неожиданное и трагическое для Орленева расставание

в Америке в 1906 году оставило незаживающий след в его памяти.

Тогда в Костроме ничего в заведенном порядке жизни актера

на гастролях как будто не изменилось — и все стало другим. На¬

зимовой очень нравился Орленев, но виду она не подавала и дер¬

жалась изысканно любезно, хитро уклоняясь от объяснений. При¬

выкший к успеху у женщин, он был несколько растерян и не

знал, как себя вести. В ожидании каких-то необыкновенных и

счастливых перемен он репетировал Карамазова и потом, сыграв

его, день за днем повторял эту роль, не чувствуя усталости. «Го¬

товя любую роль, я всегда знал — через столько-то часов или

минут кончится спектакль, наступит обыкновенная ночь, за ко¬

торой последует снова день со своими будничными делами, ра¬

достями и заботами,— пишет Л. М. Леонидов в своих воспомина¬

ниях.— А когда я шел играть Митю... я как бы шел на муки, на

страдания, и завтрашний день пропадал из поля моего зрения» ".

Орленев играл Митю легко, сам удивляясь этой легкости.

В дни, когда шла инсценировка «Преступления и наказания»,

уже с утра он был мрачен, подавлен, неразговорчив и только

после спектакля приходил в себя. Совсем по-другому он чувство¬

вал себя, когда играл Карамазова. «Настроение у него было доб¬

рое, слегка приподнятое,— вспоминает Вронский.— «Исповедь

горячего сердца» — монолог в первой картине, который длится бо¬

лее получаса, не отнимал у него силы, и в дальнейших картинах

он не чувствовал никакого упадка энергии» 23. Так было в поздние

годы, так было и в ту костромскую осень, когда он встретил На¬

зимову и, обжегшись се холодом, все свое нерастраченное чув¬

ство отдал Достоевскому и его герою. Внезапная и пока еще не

нашедшая ответа любовь открыла ему заповедный мир Карама¬

зова; исиоведыическое, проникнутое автобиографическими моти¬

вами искусство Орленева расцветало от таких жизненных встря¬

сок. Раскольникова ему надо было понять и к нему привыкнуть —

там была теория, тайна, эксперимент, а здесь была сама при¬

рода — вздыбленная, разъятая, бедственная, но близкая ему

в каждом ее движении. И от избытка чувств ему хотелось как

можно чаще играть Митю Карамазова, играть повсюду, куда

только его не позовут, и, конечно, в Петербурге у Суворина, где

ждали его возвращения.

До того как попасть в Петербург, он постранствовал по про¬

винции: из Костромы поехал в Вологду, город своей артистиче¬

ской юности,— к антрепренеру Судьбинину. И здесь успех

у него был шумный — он играл Карамазова и стал готовить роль

Гамлета в переводе Полевого. Работать он согласен был с утра

до ночи: «хотелось все больше и больше развернуть себя»,— пи¬