Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин


Стихи. 1964–1984 читать книгу онлайн
Собрание стихотворений поэта Виктора Борисовича Кривулина (1944–2001) включает наиболее значительные произведения, созданные на протяжении двух десятилетий его литературной работы. Главным внешним условием творческой жизни Кривулина, как и многих других литераторов его поколения и круга, в советское время была принципиальная невозможность свободного выхода к широкому читателю, что послужило толчком к формированию альтернативного культурного пространства, получившего название неофициальной культуры, одним из лидеров которой Кривулин являлся. Но внешние ограничения давали в то же время предельную внутреннюю свободу и способствовали творческой независимости. Со временем стихи и проза Кривулина не только не потеряли актуальности, но обрели новое звучание и новые смыслы.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
1980-е гг. дом Волошина был пристанищем для многих художников и литераторов, в том числе и неформалов из кривулинского круга.
С. 124. «Лишенная взрыва трагедия – лишь нарастанье…» Еще одна вариация на эмигрантскую тему в тот момент, когда представители новой волны эмиграции уже успели сформировать определенные нравственные и культурные воззрения, отличные от взглядов оставшихся. …ведущие в баню с цыганами и пауками… Ср. в «Преступлении и наказании» рассуждения Свидригайлова о вечности как закоптелой деревенской бане с пауками по углам.
С. 125. Сон Иакова. Импульсом для этого псевдоэкфрасиса послужили две картины Бартоломе Эстебана Мурильо «Сон Иакова» и «Благословение Иакова», хранящиеся в Эрмитаже. Кривулин смешивает детали двух полотен, воссоздавая переплетение сюжетов из Книги Бытия, послуживших темой для испанского художника. Лестница, приснившаяся пророку Иакову, уже упоминалась Кривулиным в ст-нии «Форма» (с. 94 наст. изд.). Заслуживает упоминания и то, что И. Анненский, творчество которого было темой дипломной работы Кривулина в ЛГУ, в своей автобиографии говорит: «…я все-таки писал только стихи, и так как в те годы еще не знали слова символист, то был мистиком в поэзии и бредил религиозным жанром Мурильо, который и старался „оформлять словами“». Эта ироническая автохарактеристика могла стать одной из причин, заставивших Кривулина по-своему взглянуть на эрмитажные полотна Мурильо.
С. 126. Латур. О. А. Седакова в «Очерках другой поэзии» (1989–1999) по поводу этого ст-ния пишет: «Искажение небесного образа (замысла) Кривулин описывает в оптической метафоре желтого и голубого освещения („эффект свечи“ Латура)» (Седакова О. Проза. М., 2001). К этому можно добавить только, что если голубое освещение поэт упоминает только косвенно, то желтый цвет для него неотъемлемая физическая и метафизическая характеристика города, в котором только это освещение предоставляет возможность преображения. Вспомним также выявленную многими исследователями символическую и физиологически значимую роль желтого цвета в романах Ф. Достоевского, прежде всего в «Преступлении и наказании».
С. 126. «Уголья смысла. От синего жара не скрыться…» Если видеть в этом ст-нии мысль о движении сознания внутрь себя к докультурному состоянию, то появление в концовке первобытных людей, стоящих у истоков души, окруженных мифами, вполне оправданно. К приему внутренней рифмы Кривулин прибегал нечасто, но здесь эта сложная рифмовка как формальное усложнение релевантна смысловой затрудненности текста. …дерева-самоубийцы… – Некоторые виды австралийских эвкалиптов свойствами своей древесины провоцируют лесные пожары, которые, в свою очередь, стимулируют их рост и размножение.
С. 127. «В любви шифрующей – с расцветшим языком…» Ст-ние может быть истолковано двояко: существующий во многих культурах, как восточных, так и западных, символический язык цветов, служащий для обмена знаками любви, здесь приравнен к языку искусства, также позволяющему обмениваться тайными знаками и вести диалог.
С. 128. Финал. Лексическое сцепление с концовкой ст-ния «В любви шифрующей…» – язык цветов – деревянные розы – усиливает эффект смыслового итога, а усеченная нерифмованная последняя строка становится финальной каденцией цикла. Резные двери в деревянных розах. – Комментарий Михаила Безродного: «Корневые согласные первой строки образуют симметричную композицию: РЗ ДВР В ДРВ. Тяготение звуко-буквенной фактуры стихотворной строки к палиндрому – явление известное („Мороз воевода дозором“), но
в данном случае симметричность мотивирована предметом изображения: это складень. РЗ и ДВ отзовутся в следующей строке: ДВойное РаСтворение. Другая часть „растворения“ – расТВОРЕНие – перетекает в ВОВНУТРь и ВУТРЕННий, а ниже во ВТяНУТы и УТВаРь. Затягивание в воронку не только описывается (словами), но и инсценируется, разыгрывается для органов зрения и речи – путем перетекания слов одного в другое и нагнетения „у“ как графического аналога воронки и артикуляционного аналога трубообразного потока:
сверху рáструб, затем сужение, снизу „узел“. Слово, которое со многими в тексте перекликается и ни с одним не рифмуется, т. е. ни одному не равно, ибо единый и единственный источник всего. Источник, точка, узел, завязь (цветов, что на створках складня)» (Безродный М. Короб третий. СПб., 2019).
Композиция посвящения
Цикл объединяет стихи осени – зимы 1974–1975 гг., написанные в Крыму и в Москве. Единственный у Кривулина слитный цикл любовной лирики, обладающий отчетливо прочерченным эмоциональным и развивающимся во времени и в пространстве сюжетом.
С. 131. «Пучки травы и выцветшие стебли…» Эмоциональный и образный строй этого ст-ния разительно отличает его от других стихов цикла. Резкость и даже гротескность контрастирует с трагической, но все же благостной в основе атмосферой других ст-ний, как будто фиксируя внедрение чего-то прежде знакомого и близкого, но ставшего чуждым.
С. 132. «Не отдашь никому и ни с кем…» Общий смысл ст-ния прочитывается так: истинное понимание и сочувствие в своем сущностном виде рождается как чудо, подобное таинству Евхаристии. Посвящено М. М. Шварцману.
С. 133. «До неприличия прекрасны до оскомы…» Написано под впечатлением от изображения двух архангелов (Михаила и Гавриила), вышитого золотом Ираидой Александровной Шварцман по росписи ее мужа, художника Михаила Матвеевича Шварцмана (1926–1997), многолетнего друга и крестного отца поэта. Чета Шварцман отнеслась к этому тексту критически, признавая его безусловную словесную выразительность, но отрицая присутствующую в нем апологию красоты как самодостаточной ценности. Слова «артист» и «артистизм» применительно к искусству Шварцман употреблял в значении почти ругательном, понимая это как профанацию истинного смысла искусства, который, по его любимому выражению, заключался в «свидетельстве о Духе».
С. 134. Благовещение. Описана фреска Фра Беато Анджелико (1450) в монастыре Сан-Марко, где у архангела Гавриила радужные крылья.
С. 134. «Паденье синевы на светоносный снег…» – Еще одно обращение к «железнодорожной теме», знаменующее возвращение в мир, оставшийся, казалось, за порогом пережитого, но «внезапно хлынувший извне».
С. 135. «Что увижу – все белое…» – С возвращения в Ленинград зимой 1975 года начинается новый период жизни Кривулина, многое изменивший в его личной, социальной и творческой жизни. Финальное ст-ние композиции несет в себе предчувствие этих изменений. Название лежащего за окном спального района Москвы (Беляево) приобретает здесь дополнительное символическое звучание.
Холодное утро пира (детали композиции)
Подзаголовок цикла отражает принцип его составления. Среди вошедших в этот раздел стихов многие могли бы найти свое место в других циклах, но оказались собраны здесь, став как будто их отголоском (или предчувствием).
С. 136. Утро пира. Посвящено петербургскому живописцу и графику Валентину Исааковичу Левитину (р. 1931), с которым Кривулин дружил и часто бывал в его мастерской. Четыре ст-ния Кривулина включены в книгу офортов В. Левитина «Сны: Поэтическая метафизика Петербурга» (СПб., 1995). Ср.: «…адекватное