Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин

class="v">но что-то наподобие числа.

И час любви неизлучим из трех

одновременно дышащих эпох.

Той тяжести не стало, но и с ней

исчезла легкость изначальных дней,

их память ни легка, ни тяжела,

но что-то наподобие числа –

и час любви неизлучим из трех

одновременно дышащих эпох.

Той тяжести не стало но и с ней

исчезла легкость изначальных дней

их память ни легка ни тяжела

но что-то наподобие числа

и час любви неизлучим из трех

одновременно дышащих эпох

«В сердце – узел болевой…»

…Зорю бьют…

В сердце – узел болевой

уличных неслышных скрипов.

Словно ветхий Данте, выпав

из десницы восковой,

стал ошибкой слуховой,

осложненьем после гриппа.

Правда ли перенесли

внешнее кольцо болезни

эти строки? – и воскресли

среди мышачьей возни?

Если правда – наклони

голову. Но это «если» –

сеть условий и времен,

сеть, которой обусловлен,

как сачок для детской ловли,

что над нами занесен:

конус призрачен – капрон,

проволочный круг проломлен.

Ноябрь

Пора несочинительства

пора, мой друг…

пора несочинительства, напрасно

в лучах громоподобного молчанья

свеча болтливая потрескивая гасла

и требовал читатель окончанья

истории – в часы несочиненья

когда я только то, что пред моими

глазами, и ни действие, ни имя

не замутняют глубь изображенья

в часы, не сочиненные так сочно

чтобы висеть плотнее настоящих,

но в самые худые из пропащих

где существуешь разве что заочно, –

сюда нисходит бог литературный

с хрустальным яблоком, с ледовым виноградом

с игрушечным и ясным Ленинградом

в утробе сферы бесфигурной

Черновик

Человеческого черновика

– разве хаос? – верховный порядок!

Только то, что радость хрупка,

а талант ожидания краток, –

только это одно и твердит

фраза, вымаранная из боязни,

что двусмыслен и полуразмыт

обозначенный ею праздник.

Шли оркестры, орали цветы,

жили флаги – с единственной целью:

щель безвидности и немоты

расширяющееся ущелье

заслонить расцвеченной тканью…

Музыкальный мусор летел

в человеческое зиянье,

в обесформленный, полный пробел.

Перечеркнутая, пережитая,

распахнувшаяся наугад,

Книга? – нет, лишь рукопись рая.

Не строительство – но листопад.

Не раскраска – но фон миньятюры

золотой. И с той стороны

человеческие фигуры

проступают, почти не видны,

лишь угадываемы из пятен,

затемнений, трещин в сплошном

шуме Праздника. Разве схватим,

заливая творёным огнем,

свет, продавливаемый оттуда

головою, локтями, бедром?

эластичный замысел Чуда

как воздушную кожу несем

Декабрь

море – зритель – художник

Море не больше картины Магрита

море квадратно и ярко –

синей краской покрыто

море – и нарочная палка

рейка неструганая горизонта

держит раздвоенный занавес

глубоко расходящихся вод

море – и перспектива Леванта

Зритель перед картиной

изображающей море

он вырезан из картона

приклеенного к фанере

У него спина европейца

шаровидный затылок – и шляпа,

плавая как живая

по сцене морской

Художник нами незримый

с академическим глазом

с мозгом пространства заспинным –

художник не больше стены за картиной

нет, не больше стены за картиной!

Декабрь

1979

Из цикла «кто что помнит»

«свечение и обнаженье…»

свечение и обнаженье

сияние подземной белизны

лежит обмолвленная тайна

и мы широким снегом смягчены

и мы расширены до головокруженья

как под увеличительным стеклом

неузнаваемые наши очертанья

там выплывают буквы друг за другом

гигантские волосяные арки

там Слово строится по эллипсам и дугам

безуглый дом спасенья и письма

начертанного мелом на снегу

Февраль

«где трещина – там речь. расколотая глыба…»

где трещина – там речь. расколотая глыба

о камень голоса – античные черты

у гипсовой улыбки у изгиба

мелькает змейка темноты

волосяной источник смысла

летит мое лицо лишаясь высоты

подвижное но высохшее русло

в ненужной смене выражений

в морщинах мускульных гримас

летит лицо мое в безлучезарный диск

где маска высветляет нас!

Февраль

«Как потянуло друзей моих в ночь оккультизма!..»

Звездное небо надо мной

моральный закон во мне

Как потянуло друзей моих в ночь оккультизма!

Это беззвездное небо лишает надежды небесной

и человек повисает как призрак словесный

над голубой безлюбовной

над неожиданной бездной.

вместо хрусталика вот объективная призма

мир фотографии закрепощающий слово

вещи становятся знаками сердца немого

жизни чужой и бескровной

штанги железной

Февраль

Бахчисарай

и канючит и ноет и жилы по жилочке тянет

для стиха заунывного для паразита

есть венок из омелы гора из костей перемытых

есть источник исчерпанный несколькими горстями

археолог находит керамику и намогильные плиты

городскую больницу находит партиец и предисполкома

я живу как последний крестьянин

ничего не ища в теплоте краснозема

как мы, вечные дети, без деятельности бесцельной?

как мы здесь, без бирюлек, но высохшей глоткой

ловим пенье чужое и шум корабельный

в пальцах сложенных лодкой

дырявой щелистой?

Февраль 1979

«учись у изувеченной природы…»

учись у изувеченной природы

терпенью побежденному терпеньем:

Орлом