Ананасы в шампанском - Игорь Северянин

Где свежаще волна набегает к подгорью,

Где наш город сплошною мне кажется хворью,

И возврата в него – я не перенесу!..

Поэту

Ф. М. Лотаревой

Как бы ни был сердцем ты оволжен,

Как бы лиру ни боготворил,

Ты в конце концов умолкнуть должен:

Ведь поэзия не для горилл…

А возможно ли назвать иначе,

Как не этой кличкою того,

Кто по-человечески не плачет,

Не переживает ничего?

Этот люд во всех твоих терцинах

Толк найдет не больший, – знаю я, —

Чем в мессинских сочных апельсинах

Тупо хрюкающая свинья…

Разве же способен мяч футбольный

И кишок фокстроттящих труха

Разобраться с болью богомольной

В тонкостях поэтова стиха?

Всех видов искусства одиноче

И – скажу открыто, не тая —

Непереносимее всех прочих —

Знай, поэт, – поэзия твоя!

Это оттого, что сердца много

В бессердечье! Это оттого,

Что в стихах твоих наличье Бога,

А земля отвергла Божество!

Дон Жуан

Чем в старости слепительнее ночи,

Тем беспросветней старческие дни.

Я в женщине не отыскал родни:

Я всех людей на свете одиноче.

Очам непредназначенные очи

Блуждающие теплили огни.

Не проникали в глубину они:

Был ровным свет. Что может быть жесточе?

Не находя Искомой, разве грех

Дробить свой дух и размещать во всех?

Но что в отдар я получал от каждой?

Лишь кактус ревности, чертополох

Привычки да забвенья трухлый мох.

Никто меня не жаждал смертной жаждой.

Стихи о Человеке

Меж тем как век – невечный – мечется

И знаньями кичится век,

В неисчислимом человечестве

Большая редкость – Человек.

Приверженцы теорий Дарвина

Убийственный нашли изъян:

Вся эта суетливость Марфина —

Наследье тех же обезьян.

Да, в металлической стихийности

Всех механических страстей —

Лишь доля малая «марийности»

И серебристости вестей…

Земля! Века – ты страстью грезила,

Любовь и милосердье чла,

И гордостью была поэзия,

Для человечьего чела!

Теперь же дух земли увечится,

И техникою скорчен век,

И в бесконечном человечестве,

Боюсь, что кончен Человек.

А мы-то верили!

Сомненья не было – а мы-то думали! а мы-то верили!.. —

Что человечество почти не движется в пути своем…

Как в веке каменном, как при Владимире

                                   в Днепровском тереме,

Так в эру Вильсона зверье останется всегда зверьем…

Война всемирная, – такая жадная, такая подлая

Во всеоружии научных методов, – расписка в том,

Что от «божественного» современника животным отдало,

И дэнди в смокинге – размаскированный – предстал

                                                          скотом…

Кто кинофильмами и бубикопфами, да чарльстонами

Наполнил дни свои, кто совершенствует мертвящий газ,

О, тот не тронется природой, музыкой, мечтой и стонами,

Тот для поэзии – а мы-то верили! – душой угас…

Обидно поверить…

С отлогой горы мы несемся к реке на салазках,

И девушкам любо, и девушкам очень смешно.

Испуг и блаженство в красивых от холода глазках,

Обычно же… впрочем, не всё ли мне это равно!

Навстречу дубы – мы несемся аллеей дубовой —

Торопятся в гору и мимо мелькают стремглав.

Вот речка. И девушек хохот жемчужно-пунцовый

Из-под завитушек, седых от мороза, – лукав.

Мне трудно поверить, в морозных участнику гульбах,

Что эти здоровые дети – не тяжкий ли сон? —

С парнями пойдут, под расстроенный старенький

                                                        Мюльбах,

Отплясывать ночью стреноженный дохлый чарльстон!..

Когда отгремел барабан

Мне взгрустнулось о всех, кому вовремя я не ответил,

На восторженность чью недоверчиво промолчал:

Может быть, среди них были искренние, и у этих,

Может быть, ясен ум и душа, может быть, горяча…

Незнакомцы моих положений и возрастов разных,

Завертело вас время в слепительное колесо!

Как узнать, чья нужда деловою была и чья – праздной?

Как ответить, когда ни имен уже, ни адресов?..

Раз писали они, значит, что-нибудь было им нужно:

Ободрить ли меня, ободренья ли ждали себе

Незнакомцы. О, друг! Я печален. Я очень сконфужен.

Почему не ответил тебе – не пойму, хоть убей!

Может быть, у тебя, у писавшего мне незнакомца,

При ответе моем протекла бы иначе судьба…

Может быть, я сумел бы глаза обратить твои к солнцу,

Если б чутче вчитался в письмо… Но – гремел барабан!

Да, гремел барабан пустозвонной столицы и грохот,

Раздробляя в груди милость к ближнему, всё заглушал…

Вы, писавшие мне незнакомцы мои! Видят боги,

Отдохнул я в лесу, – и для вас вся раскрыта душа…

Перстень

Как драгоценен перстень мой,

Такой простой, такой дешевый,

На мой вопрос мне дать готовый

Единственный ответ прямой!

Есть в перстне у меня тайник,

Причудливый своим затвором,

Тот благодетельный, в котором

Сокрыт последний в жизни миг.

С трудом, но всё еще дышу.

В мирáжи всматриваясь далей,

Цианистый лелею калий…

Когда же умереть решу,

Неуподобленный герою,

Уверившись, что даль пуста,

Бестрепетно тайник открою

И смерть вложу в свои уста.

Случай

Судьбою нашей правит Случай,

И у него такая стать,