Ананасы в шампанском - Игорь Северянин

с легкою недужинкой

В сердце, опрокинутом в первый же полет,

Доброглазой девушке, названной Жемчужинкой,

Ливней освежительных счастье не прольет.

Сердце обескрыливший юноша хорошенький

Причинил нечаянно жгучую печаль.

«Боже! Правый Господи! Не вреди Алешеньке:

Был он легкомысленным, и его мне жаль…»

Сердце успокоивший, нелюбимый девушкой,

Женщиной разлюбленный, преданностью мил…

Разве успокоиться ей в такой среде мужской?

Ждать же принцев сказочных не хватает сил.

И не надо, милая, этих принцев сказочных:

Чванные и глупые. Скучные они.

И они не стоят ведь лент твоих подвязочных,

И от встречи с принцами Бог тебя храни!

Так-то, безудачная мужняя безмуженка,

Жертвы приносящая в простоте своей,

Смерть не раз искавшая, кроткая Жемчужинка,

Драгоценный камешек средь людских камней!

Антинэя

Антинэя! При имени этом бледнея,

В предвкушенье твоих умерщвляющих чар,

Я хотел бы пробраться к тебе, Антинэя,

В твой ужасный – тобою прекрасный – Хоггар.

Я хотел бы пробраться к тебе за откосы

Гор, которые скрыли действительность – мгла.

Мне мерещатся иссиня-черные косы,

Изумруд удлиненных насмешливых глаз.

Мне мерещится царство, что скрыто из вида

И от здравого смысла, поэма – страна,

Чье названье – загадка веков – Атлантида,

Где цветет, Антинэя, твой алчный гранат.

О, когда бы, познав зной извилистой ласки,

Что даруют твои ледяные уста,

В этой – грёзой французскою созданной – сказке.

Сто двадцатой – последнею – статуей стать!..

Моя знакомая

Ты только что была у проходимца Зета,

Во взорах похоти еще не погася…

Ты вся из Houbigant![30] ты вся из маркизета!

Вся из соблазна ты! Из судорог ты вся!

И чувствуя к тебе брезгливую предвзятость

И зная, что тебе всего дороже ложь,

На сладострастную смотрю твою помятость

И плохо скрытую улавливаю дрожь.

Ты быстро говоришь, не спрошенная мною,

Бесцельно лишний раз стараясь обмануть,

И, будучи чужой неверною женою,

Невинность доказать стремишься как-нибудь.

Мне странно и смешно, что ты, жена чужая,

Забыв, что я в твоих проделках ни при чём,

Находишь нужным лгать, так пылко обеляя

Себя в моих глазах, и вздрагивать плечом…

И это тем смешней, и это тем досадней,

Что уж давным-давно ты мой узнала взгляд

На всю себя. Но нет: с прозрачной мыслью задней

Самозабвенно лжешь – и часто невпопад.

Упорно говоришь о верности супружьей, —

И это ты, чья жизнь – хронический падёж, —

И грезишь, как в четверг, в час дня, во всеоружье

Бесстыдства, к новому любовнику пойдешь!

Встреча в Киеве

Еще одно воспоминанье выяви,

   Мечта, живущая бывалым.

…Вхожу в вагон осолнеченный в Киеве

   И бархатом обитый алым.

Ты миновалась, молодость, безжалостно,

   И притаилась где-то слава…

…Стук в дверь купе. Я говорю: «Пожалуйста!»

   И входит женщина лукаво.

Ее глаза – глаза такие русские.

   – Вот розы. Будь Вам розовой дорога!

Взгляните, у меня мужские мускулы, —

   Вы не хотите их потрогать? —

Берет меня под локти и, как перышко,

   Движением приподнимает ярым,

И в каждом-то глазу ее озерышко

   Переливает Светлояром.

Я говорю об этом ей, и – дерзкая —

   Вдруг принимает тон сиротский:

– Вы помните раскольников Печерского?

   Я там жила, в Нижегородской.

Я изучила Светлояр до донышка…

   При мне отображался Китеж… —

Звонок. Свисток. «Послушайте, Вы – Флёнушка?»

   – Нет, я – Феврония. Пустите ж!

Стихи сгоряча

Я проснулся в слегка остариненном

И в оновенном – тоже слегка! —

Жизнерадостном доме Иринином

У оранжевого цветника.

И пошел к побережью песчаному

Бросить к западу утренний взор.

Где, как отзвук всему несказанному,

Тойла в сизости вздыбленных гор…

И покуда в окне загардиненном

Не сверкнут два веселых луча,

Буду думать о сердце Иринином

И стихи напишу сгоряча!

А попозже, на солнечном завтраке,

Закружен в карусель голосов,

Стану думать о кафровой Африке,

Как о сущности этих стихов…

Лилия в море

Она заходила антрактами —

красивая, стройная, бледная,

С глазами, почти перелитыми

всей синью своею в мои,

Надменная, гордая, юная

и все-таки бедная-бедная

В ей чуждом моем окружении

стояла, мечту затаив.

Хотя титулована громкая

ее мировая фамилия,

Хотя ее мужа сокровища

диковинней всяких чудес,

Была эта тихая женщина —

как грустная белая лилия,

Попавшая в море, – рожденная,

казалось бы, грезить в пруде…

И были в том вычурном городе

мои выступленья увенчаны

С тюльпанами и гиацинтами

бесчисленным строем корзин,

К которым конверты приколоты

с короной тоскующей женщины,

Мечтавшей скрестить наши разные,

опасные наши стези…

Но как-то всё не было времени

с ней дружески поразговаривать:

Иными глазами захваченный,

свиданья я с ней не искал,

Хотя и не мог не почувствовать

ее пепелившего зарева,

Не знать, что она – переполненный

и жаждущий жажды бокал…

И раз, только раз, в упоении

приема толпы триумфального,

Спускаясь со сцены по лесенке,

ведущей железным винтом,

Я с нею столкнулся, прижавшейся

к стене, и не вынес печального