Ангелы поют на небесах. Пасхальный сборник Сергея Дурылина - Сергей Николаевич Дурылин

– Никола. Никола.

Ускорил Никола путь, куда беда его звала.

У слободки река омутом в берег вонзилась и подмывала песок. Видит Никола: человек тонет. Одна только рука пальцами над водой перебирает, а весь уж в воде. Взял Никола за руку, а смерть ко дну тянет: кто сильней? Никола сильней. Выволок человека из воды. Человек очнулся на песке – худой, лицом синий, волосы ершом; вздохнул, открыл глаза.

– Я тебя, старик, не просил меня спасать. Пусти. Опять в воду уйду.

И хочет встать, а слаб сам: еще не может подняться.

– Лежи, – Никола ему сказал. – Смотри: солнце светит, в воде темь.

– Кому светит, а кому и нет, – человек сказал и уткнулся лицом в песок; минуту полежал и стал на локтях приподниматься.

А Никола опять:

– Лежи. Отдохни. Земля зеленой простыней для всех застлана.

А человек в ответ:

– Мне в землю трудней, в воду легче.

Поднялся с земли и сказал Николе:

– Я тебя не звал, не просил. Зачем ты меня из воды вытянул?

Никола головой покачал:

– Ты меня звал. Я твой зов слышал.

– Нет, не звал. Я нынче понял, что все люди злы и я зол. То, что люди злы, я и раньше знал, а что я зол – только сегодня узнал. Я рабочий человек, я – мастеровой. Я никому зла не делал и работал – сам сыт был и хлебом других кормил. Сосед у меня жену отбил. Я пить стал. Он же за долг инструменты отобрал. Я хлеба решился. Тут я узнал, что люди злы. Ушел от зла – хлеб на чужой стороне искать. Долго там жил, все зло забыл, соскучился по родной стороне и вернулся. Нет у меня ничего. А у врага не жизнь, а сад цветет. Узнал он, что я начал опять корку родную жевать – он и ту отнял: нет мне житья в городе. Тут опять я вспомнил, что люди злы. Взяла меня такая тоска, что хотел я руки на себя наложить. Удержался, тоску поборол: пусть злы – зато я, думаю, добр. Нищий, пьянствую, в грязи валяюсь, а добр. А тут случился у врага пожар: и дом, и амбар, и добро все сгорело. Увидел я, как он с моей прежней женой в угольках черепочки палочкой выбирает, – и обрадовался: посмотрю, посмотрю, как из золы они битую плошку отроют и в сторону откладывают, – и улыбнусь от радости; спрячусь за столп обгорелый, опять посмотрю – сковородку нашли и рады, – и я радуюсь, да не тому, чему они. Долго я так смотрел. А как стемнело, они ушли, и я ушел. И вдруг полоснуло меня, как ножом: «А ведь я зол. Люди злы, а я и сам злей злого: огненной беде радуюсь, и улыбкой все лицо себе опоганил». И схватила меня в лапы тоска – не простая, мохнатая схватила, всю ночь держала. К полудню еще сильнее стала. Тоскую, тоскую. Возненавидел я и себя, и все, от облака высокого до букашки ползущей, – и побежал к реке. Думаю: «Вот и хорошо: кстати ты, мохнатая, пришла. Сделаю я одно дельце, которое давно задумал, да смелости не хватало». Подумал так – и бултых в воду. И руки крепко и по швам держу, чтобы не звать никого, и как почувствовал, что тону, что тянет меня ко дну, так – одна минута, а может, и меньше это и было – стало мне хорошо. Тоски нет, а тянет вниз. И вспомнил я мать тут, покойницу. «Вот, – подумалось, – когда вспомнил», и тянет, тянет. А ты меня тут тащить стал. Я тебя не звал. На что? Опять у меня тоска. Помешал ты мне. А хорошо было – тянуло. И будто мать звала. Я тебя не просил.

– Ты не звал – мать звала, – сказал Никола.

Усмехнулся человек:

– Что врать? В земле она. Пусти меня.

А Никола ему:

– Подожди. Посиди немного. Потом пойдешь. – А сам обернулся и смотрит на дорогу, где слободские домики вдали белеют.

Солнце садится. Звонят в монастыре.

А человек:

– Все равно, кончать мне. Кому я нужен?

– Нужен, – отвечает Никола, и сам на дорогу смотрит, и видит: человек бежит, весь в пыли.

– Тебе, что ль, нужен?

– Нет, не мне. Другому.

А тот, кто бежит, все ближе, ближе, и рукой машет.

А человек рвется к воде: еле держит его Никола. А бегущий добежал – мужчина высокий, с рыжей бородой, повалился в ноги человеку и молит:

– Вот где я тебя нашел. Прости меня, Христа ради. Я согрешил перед тобой.

Удивился человек: лица просящего не видит – тот лицом в землю уткнулся.

А Никола указал на него и тихо молвил:

– Вот кому ты нужен, – и отошел к сторонке.

Тут глянул спасенный человек в лицо просящему – и побледнел: враг его перед ним стоял на коленях и молил:

– Прости меня, Христа ради, Василий. Меня Бог наказал за вражду к тебе. Я у тебя жену отнял, я тебя ремесла лишил, до нищеты довел, я тебе во всем ворог лютый был. Бог меня наказал: погорел я. Рассеял меня Господь, как я твою жизнь рассеял. Я тебя всюду искал. Найти не чаял. А как заприметил здесь, на бережку, так бегом бежал: не ушел бы ты. Иди к нам жить. Если тебя не приютим, и сами без крова будем. Знаю это верно. Господь надоумил. Не прогневайся: иди к нам жить.

Не встает с земли.

Василий слушал его, слушал, – зашлось у него сердце, и сам пал ему в ноги:

– Я больше тебя виноват. Я горю твоему радовался. Я на пожарище со смехом глядел. Я хуже тебя в тысячу раз. Я бесом на вас улыбался, как вы на пепелище рылись. Прости меня, Бога ради. Коли я вам нужен, буду работать с вами. Веди меня с собой, коли не омерзел я тебе своей злобой.

Обнялись они оба и заплакали. Пошли по дороге в слободку, и только когда отошел уже с полверсты, вспомнил Василий про старика, который вытянул его из воды, глянул назад: никого нет. Взгрустнулось Василию, что и доброго слова не сказал он тому, кто к жизни его вернул. Ужаснулось его сердце, когда припомнил, как тянуло в глубину. Перекрестился он, посмотрел на заходящее солнце, и так оно ему хорошо и кругло показалось, что улыбнулся он своему спутнику и сказал: – Поживем еще, Гриша.

И тот с радостью ответил:

– Поживем, Вася.

8

А Никола ко всенощной в монастырь спешил: