И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы - Виктор Александрович Соснора

class="v">Что происходило еще?

Лошадь-львицу

хороший товарищ вовлек в двухколесную тачку,

четыре карлицы купили четыре стакана

орешка сибирского кедра.

И щелкал орешек, как клюква,

И все остальные сплевывали скорлупу, когда шли,

        как за эллинской колесницей, за тачкой.

Я помню тот вечер, когда фонари опускали

колокола великолепного света.

В грустной гостинице, в камере-одиночке

по телевизору кто-то играл на рояле.

Кто-то прекрасно играл, проникновенно и задушевно:

в смысле не «за душу брал», а в смысле «задушат»…

И ничего не случилось, дружок, ничего не случилось

вот и сейчас, в воскресенье, как видишь, в Ангарске.

«Когда на больших бастилиях…»

Когда на больших бастилиях

подводного государства

мигают, как колебанья,

вечерние колокола,

когда потемнеет воздух,

тогда расставляет море

беспалые перепонки

тишины.

И всякая тварь-творенье

небес, океана, суши

тогда, затаив дыханье,

спускает птенцов в гнездо.

Темнеет корабль корсара, —

он гасит огни живые,

и парус, как белый ангел,

на перышках убегает.

Что птица? – небесное тельце.

Что рыба? – чертеж лекалой;

что звери пустынь? – пушинки;

корабль со своим бушпритом —

комарик с невредным жалом;

луна – это капля в море,

ни больше, ни меньше – капля

тишины.

Когда замигает бронзой

вечерний колокол моря

и восемь веселых лун

расставят свои зеркала, —

обманывайся, товарищ! —

тогда накануне страха

опущенными парусами

развлекается тишина.

«Род проходит и род приходит…»

Род проходит и род приходит.

Веселью время и скорби время.

Только солнце бьется, как сердце

в туманном мире, в минутном небе.

«Кристалл любви, кристалл надежды…»

Кристалл любви, кристалл надежды,

медаль ста солнц, метель ста вьюг!

Не удален и не удержан,

сам удалился и стою.

Стою над пропастью. Два грифа

летают. Море – в небесах.

О волны, кружевная гибель! —

вас ни воспеть, ни написать.

Кристалл любви, кристалл забвенья,

молитва колокольных лбов!

Над пропастью луна забрезжит,

клубится солнце, как любовь.

Стою с бокалом. И не брошусь.

Стою вне Вас, бокал – за Вас!

Я пью вино – златую бронзу, —

и счастлив мой глагол и глас!

Пой песню! В этом песнопенье

лишь голос горечи без нот.

Над нами тучи переспели,

дождь оживительный блеснет!

Стою. Блеснет да в пропасть канет

и сердца страх, и тишь в крови…

Кристалл времен, кристалл дыханья,

твердыня жизни и любви!

«Пьяный ангел»

«Во всей Вселенной был бедлам…»

Во всей Вселенной был бедлам.

Раскраска лунная была.

Там, в негасимой синеве,

ушли за кораблем корабль,

пел тихий хор простых сирен.

Фонарь стоял, как канделябр.

Как факт – фонарь. А мимо в мире

шел мальчик с крыльями и лирой.

Он был бессмертьем одарен

и очень одухотворен.

Такой смешной и неизвестный,

на муку страха или сна,

в дурацкой мантии небесной

он шел и ничего не знал.

Так трогательно просто (правда!)

играл мой мальчик, ангел ада.

Все было в нем – любовь и слезы

(в душе не бесновались бесы!),

рассвет и грезы, рок и розы…

Но песни были бессловесны.

Душа моя. А ты жила ли?

Как пес, как девушка, дрожа…

Стой, страсть моя. Стой, жизнь желаний.

Я лиру лишнюю держал.

В душе моей лишь снег да снег.

Там транспорт спит и человек.

Ни воробьев и ни собак.

Одна судьба. Одна судьба.

«Вот было веселье…»

Вот было веселье

(толпа – протоплазма!) —

вчера во Вселенной

был ад или праздник.

Какой-то уродец

какого-то класса

каким-то народам

по радио клялся.

Народы замерзли,

туда и обратно

несли зынамены

и тыранспаранты.

По счастью шабаша

(фанфары – фальцетом!)

плясали на башнях

пятьсот полицейских.

Я, пьяный и красный

(глаза – Саваофа!),

шатался по кассам

и по стадионам:

«Мир, Равенство, Братство!» —

кабацкое племя,

кабацкое ********,

кабацкое время!

Я страшно согрелся.

На лестнице гнусной

светил сигареткой…

Потом я очнулся.

Где вина? Где донны?

Где я? Неизвестно.

Две звездочки только,

два глаза небесных.

И не было Феба

и радиоарий.

По нежному небу

летал пьяный ангел.

Простор предрассветный.

На крыльях по лампе.

Летал он, предсмертный,

и, может быть, плакал.

А может быть, может,

над нашими льдами

душа моя тоже

летает, летает…

А может, из странствий

я так возвращался,

а может, в пространстве

я так воскрешался.

«О, призывайте…»

О, призывайте,

призы давайте,

о, признавайте,

не признавайте.

Ведь не во мне же,

мой жребий брошен,

мне нужно меньше,

чем птице прошлой.

И в ваши ночи,

и в ваши нови

из всех виновных

я всех виновней.

Какие цели?

За чью свободу?

Лишь ложь и цепи

нужны народу.