За рекой Смородиной. Стихи - Анна Петровна Долгарева

«Мордва, карел, бурят, чечен, калмык…»

Мордва, карел, бурят, чечен, калмык —

Едино русский воин, что привык

Идти в ружьё, и таять, и гореть,

Гореть – сгорая, побеждая смерть.

Так вот: сквозь листья серого дождя

Видна Россия от конца до края,

И человек, её запоминая,

В свет невечерний смотрит, уходя.

«Офицер в Изюме мне говорил такое…»

Офицер в Изюме мне говорил такое:

«Не пиши “геройство”, мы не герои,

Мы не то что сражаемся в высшей лиге,

Максимум – упоминание в полковой книге».

Русский борщ кровавый с укропом варили,

Говорили, разное говорили.

Мол, земля мы, и прах, и порох, и артснаряд —

За соседку Таню, за продуктовый у дома,

За старух на лавке, за дворников, за котят,

За своих и чужих, знакомых и незнакомых,

Не расспрашивай, пусть другие потом говорят.

И они действительно о себе не умели.

Потому я перестала быть женщиной,

                                          стала гобоем,

Пела о них, целовала их в лоб перед боем.

Помяни, Господь, Заката, Скрипача, Паганеля

И прочих, променявших имя в крещении

На короткий, как выстрел из РПГ, позывной.

Наступает осень, ветер в оконные щели

Входит, и больше никогда не остаёшься одной.

«Обком звонит в колокол, предали нас анафеме…»

Обком звонит в колокол, предали нас анафеме.

Нет хорошего русского,

                   но мы в натуре ужасные русские.

Типа как римляне, ущемляющие этрусков.

Сорян, не потрафили.

Да, мы русские, римляне мы,

                                наши шлемы блестят,

Да, спускались мы в ад, и с потерями —

                                          через ад

Мы прошли.

Ну давай, не чокаясь, за Дебаль.

Мы железо и боль, и мы тело мясное и сталь.

Да, мы знаем, как артиллерия бьёт по своим.

(После этого один офицер застрелился,

                                          к слову.)

Да, мы видели, как над домами нашими

                                          чёрный дым

Поднимался – а мы шли вперёд, и чего такого.

Вега – самая яркая звезда в созвездии Лиры.

И ещё так звали одного командира,

Характер был скверный, прострелил

                                       однажды розетку.

Ну а чо, нервы сдают капитально и метко.

Его не любили. Он потерял пятерых

Из стрелковой роты. На ночь пошёл домой,

Вернулся – обнаружил всех мертвых их.

После этого, говорят, крыша поехала так, что ой.

Первого марта штурмовали

                             двадцать девятый блокпост.

«Идите, – сказал генерал. – Там никого нет».

Вега шёл первым и дошёл до самых до звёзд.

Отработали «Грады». Привет.

И вот эта земля пропитана нами.

В длину на два метра и на два метра внутрь.

И чего вы скажете нам такого, что мы не знали?

Мы идём вперёд. Не пробуйте развернуть.

«Русские солдаты – лучшие из людей…»

Русские солдаты – лучшие из людей.

Впереди – свет и более ничего.

Мы побеждаем Господним чудом, оно сильней,

Чем логика, разум и даже наш бабий вой.

Наши кости станут стенами новой империи.

Наша кровь станет космическим топливом.

Мы потомки Юры Гагарина

                                   и Лаврентия Берии,

Винтики госмашины неповоротливой.

Однажды я сказала: «Россия здесь навсегда».

А потом мы мучительно отступали.

И тогда на горизонте взошла звезда,

Звезда высокой печали.

Но к чему прикоснулась Россия —

                                    то навсегда Россия.

Мы излучаем Россию, в Бозе почия,

Мы возвращаемся живыми аль неживыми,

На истлевших нашивках неся её имя.

«Будучи истинным панком…»

Будучи истинным панком,

посреди войны

я

встала

и заговорила так, словно не было

                               ни самолётов, ни танков,

Мариуполя не было, харьковского

                             отступления не бывало —

я

заговорила

о снеге.

лежащем, как старое тяжёлое одеяло

из восьмидесятых ещё, в маминой

                             полузабытой квартире.

Вероятно,

я

хотела

сказать

о мире.

А слов-то и не осталось, кончились все слова,

а я говорила об ощущеньи сродства

с тишиной, но тишина забивала рот мой.

В это время попал под «Грады»

                                 знакомый ротный,

или это было год назад —

                       но время не имело значения.

Воздух свистел, словно его разрезали качели.

Это, кстати, к вопросу,

существует ли поэзия после,

существует ли поэзия возле.

Существует ли поэзия вовсе.

Тем не менее, вне зависимости от того,

                                          насколько

у меня получалось протолкнуть слова

                                          через горло,

снег сиял, словно горный хрусталь на сколах,

словно это какой-то чудный потаённый город,

а не наша реальность, перемешанная с кровью,

с грязью, а только светлые кровли,

колокольный звон,

покаянный канон,

каждый будет спасён.

И ведь это правда, каждый будет спасён,

иначе зачем это всё.

«Почему она улыбается, когда говорит…»

«Почему она улыбается, когда говорит

                                    о своих мёртвых?»

«Почему она улыбается, когда говорит

                                    о своих мёртвых?»

Я стою перед огромным морем, и море то —

Память и чёрный шёлк.

Моя фамилия – Долгарева,

От слова «долг».

Мне осталось слушать мёртвых

                                         и верить им,

Состоя из мяса, костей и сала.

Почему не сдохла вместе с первым,

вторым

и третьим? —