За рекой Смородиной. Стихи - Анна Петровна Долгарева

и прекрасен ледоход,

Когда река – весь мир, и ты – река.

И небо сократится до цветка,

И жизнь сладка, на языке сладка.

О Господи.

Свети издалека.

О Господи, я так хочу домой,

И я иду над сморщенной водой,

И забываю: я вездешний гость,

И никакого дома у меня,

Но: солнце, лужи, ветер, малышня,

И над рекою изогнулся мост.

И если есть бессмертие, оно

Сейчас парит над площадью Сенной,

Течёт, как бесконечная река.

Но всё-таки: вот этот мёртвый кот —

Пускай он встанет и домой пойдёт,

И правда утвердится на века.

«А птица летела, и под кожей у неё текли реки…»

А птица летела, и под кожей у неё текли реки,

Чёрная река, Гремячая река

                               да прочие безо счёта.

Да пятна озёр проступали на крыльях пегих,

Да холмы и долины, как те,

                           что под сенью её полёта.

Летела она, да так она говорила:

«Пой, моё горло, молчавшее от беды горло,

Пойте, синие ели, пойте, дворы да могилы,

Пой, опрокинутый в озеро город».

Проступали вереск да черника у неё в перьях,

Оживали деревни под её полётом.

Старик выходил на крыльцо,

                            хлопнув тяжёлой дверью,

Смотрел высоко, напевал забытое что-то.

И пела-говорила птица на языке поднебесном,

И были заросшие малиной дорожки – её жилы.

И больше никогда не кончилась её песня.

Слово-то какое – «никогда» —

                                     вовсе не постижимо.

«Женщины продают яблоки…»

Женщины продают яблоки,

стоят у дороги с корзинами, смотрят вдаль.

В корзинах согретый солнцем белый налив.

И женщины ждут, что завтра

будет еда и вода,

не рухнет небо, мимо пройдёт беда,

а белый налив ничего не ждёт,

он полон сока и жив.

Зёрна в нём сладкие, и белая его плоть

наполнена запахом августа и тепла.

Женщины смотрят вдаль, от пыли дорога бела.

В сумерках будет прохладно, время полоть,

ужинать, доставать молоко и хлеба ломоть,

молиться, чтоб завтра Богородица уберегла.

Белое яблоко хрустнет на чьих-то зубах,

брызнет кислым соком, и зёрна его упадут

в землю, что от проплешин в траве ряба,

в дикую кашку и резеду,

тонким ростком проклюнется по весне.

«и грустные ночные продавщицы…»

и грустные ночные продавщицы,

и мусорки, пропахшие гнилыми

опрелыми деталями от быта,

и эти вот машины, что тащиться

пытаются по пробкам в сером дыме,

и этот памятник полузабытый,

стоящий в старом парке одичалом,

где время без конца и без начала,

и эти вот дома под слоем пыли

в деревнях вымерших, в тумана космах,

они почти – но не совсем – забыли,

что там, над ними, существует космос.

и в космосе, над минными полями,

над кладбищами и над городами,

над сонной земляничною поляной,

ещё над одичавшими садами,

над серым дымом душных кочегарен,

над толпами, идущими вслепую,

летит, летит, летит, летит Гагарин,

и времени вокруг не существует,

и у него улыбка молодая,

страна, по сути, тоже молодая,

и песня происходит молодая,

и вечность молодая, молодая.

«как страшно умирать…»

как страшно умирать,

когда повсюду одуванчики цветут,

как жёлтые цыплята, там и тут,

и вот ещё – сиренью во дворах

запахнет скоро.

нет, ну как тут умирать.

куда ещё – вот липы зацвели,

как нежно, Господи, как страшно – уходить

от влажной и вздыхающей земли,

так холодит в груди.

так нежно, Господи, и так легко, легко

касаться тонких листьев абрикос,

зелёных и шершавых.

далёко

не отпускай любимых, обнимай,

поскольку в этот нежный, страшный май

никак нельзя их отпускать – а вдруг,

как птицы, улетят, и не удержит

кольцо из рук,

и что тогда останется – надежда.

в тумане кажется, что человек стоит

на горке и рукою машет, и

как будто можно подойти

(на самом деле нет).

а всё это лишь свет, небесный свет,

который заливает все пути.

«Я Ксения, а значит, я Андрей…»

Я Ксения, а значит, я Андрей,

Могилы нет и нет тебя в могиле,

Живи, ходи под солнцем и старей,

Нет смерти, нет её червей и гнили.

Я буду ты, я буду человек,

Дитя Господне, розовые щёки,

И этот грязный петербургский снег,

И свет вечерний от небес высоких.

Я Ксения, Андрей, ворон сумбур,

И смерти нет, и не было могилы.

И я иду, иду сквозь Петербург,

По Ленинграду, Господи помилуй.

«Ничего постоянного нет…»

Ничего постоянного нет.

                              Но гляди на восток,

где лиловое солнце в кайме

                                 из точеных сосен.

Прикасается к пальцам багровый,

                               в росе весь листок,

в многогласии духов лесных

                                отзывается осень.

Ничего постоянного нет.

Всё пройдёт.

Мы пройдём.

Как вода за пороги, уйдём

                              в бесконечное море.

Но останется запах сосны

                           под весенним дождём

и холмы с кругловходами

                      в жёлтом безлесном просторе.

Не кричи, не дыши,

                       не пытайся понять и заснять,

загорается алым брусника

                                   во мху серебристом,

в летний дождь поднимается радуга —

                                            как изо сна,

виноградовые облачата

                                на небе ребристом.