Василий Тёркин - Александр Трифонович Твардовский

И бежит шофер тот самый,

Опасаясь опоздать.

Чей кормилец, чей поилец,

Где пришелся ко двору?

Крикнул так, что расступились:

— Дайте мне, а то помру!..

И пошел, пошел работать,

Наступая и грозя,

Да как выдумает что-то,

Что и высказать нельзя.

Словно в праздник на вечерке

Половицы гнет в избе,

Прибаутки, поговорки

Сыплет под ноги себе.

Подает за штукой штуку:

— Эх, жаль, что нету стуку,

Эх, друг,

Кабы стук,

Кабы вдруг —

Мощеный круг!

Кабы валенки отбросить,

Подковаться на каблук,

Припечатать так, чтоб сразу

Каблуку тому — каюк!

А гармонь зовет куда-то,

Далеко, легко ведет…

Нет, какой вы все, ребята,

Удивительный народ!

Хоть бы что ребятам этим,

С места — в воду и в огонь.

Всё, что может быть на свете,

Хоть бы что — гудит гармонь.

Выговаривает чисто,

До души доносит звук…

И сказали два танкиста Гармонисту:

— Знаешь, друг…

Не знакомы ль мы с тобою?

Не тебя ли это, брат,

Что-то помнится, из боя

Доставляли мы в санбат?

Вся в крови была одёжа,

И просил ты пить да пить… —

Приглушил гармонь:

— Ну что же,

Очень даже может быть.

— Нам теперь стоять в ремонте.

У тебя маршрут иной.

— Это точно…

— А гармонь-то,

Знаешь что, — бери с собой.

Забирай, играй в охоту,

В этом деле ты мастак,

Весели свою пехоту.

— Что вы, хлопцы, как же так?..

— Ничего, — сказал водитель,

— Так и будет. Ничего.

Командир наш был любитель,

Это — память про него…

И с опушки отдаленной

Из-за тысячи колес

Из конца в конец колонны

«По машинам!» — донеслось.

И опять увалы, взгорки,

Снег да елки с двух сторон…

Едет дальше Вася Тёркин, —

Это был, конечно, он.

Два солдата

В поле вьюга-завируха,

В трех верстах гудит война.

На печи в избе старуха,

Дед-хозяин у окна.

Рвутся мины. Звук знакомый

Отзывается в спине.

Это значит — Тёркин дома,

То есть снова на войне.

А старик как будто ухом

По привычке не ведет.

— Перелет! Лежи, старуха. —

Или скажет:

— Недолет… —

На печи, забившись в угол,

Та следит исподтишка

С уважительным испугом

За повадкой старика,

С кем жила — не уважала,

С кем бранилась на печи,

От кого вдали держала

По хозяйству все ключи.

А старик, одевшись в шубу

И в очках подсев к столу,

Как от клюквы, кривит губы —

Точит старую пилу.

— Вот не режет, точишь, точишь,

Не берет, ну что ты хочешь!..

Тёркин встал:

— А может, дед,

У нее развода нет?

Сам пилу берет:

— А ну-ка… —

И в руках его пила,

Точно поднятая щука,

Острой спинкой повела.

Повела, повисла кротко.

Тёркин щурится:

— Ну, вот.

Поищи-ка, дед, разводку,

Мы ей сделаем развод.

Посмотреть — и то отрадно:

Завалящая пила

Так-то ладно, так-то складно

У него в руках прошла.

Обернулась — и готово.

— Ha-ко, дед, бери, смотри.

Будет резать лучше новой,

Зря инстру́мент не кори. —

И хозяин виновато

У бойца берет пилу.

— Вот что значит мы, солдаты! —

Ставит бережно в углу.

А старуха:

— Слаб глазами.

Стар годами мой солдат.

Поглядел бы, что с часами,

С той войны еще стоят…

Снял часы, глядит: машина,

Точно мельница, в пыли.

Паутинами пружины

Пауки обволокли.

Их повесил в хате новой

Дед-солдат давным-давно:

На стене простой сосновой

Так и светится пятно.

Осмотрев часы детально, —

Все ж часы, а не пила, —

Мастер тихо и печально

Посвистел:

— Плохи дела…

Но куда-то шильцем сунул,

Что-то высмотрел в пыли,

Внутрь куда то дунул, плюнул, —

Что ты думаешь, — пошли!

Крутит стрелку, ставит пятый,

Час — другой, вперед — назад.

— Вот что значит мы, солдаты! —

Прослезился дед-солдат.

Дед растроган, а старуха,

Отслонив ладонью ухо,

С печки слушает:

— Идут!

Ну и парень, ну и шут… —

Удивляется. А парень

Услужить еще не прочь:

— Может, сало надо жарить?

Так опять