Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

житейскую первооснову той или иной написанной им пьесы, даже самой «параболической». Упоминает в связи с этим об отце — старосте города Липтовский Микулаш, который с юмором рассказывал забавные случаи из своей служебной практики, о дружеских беседах в винных подвальчиках Микулаша, родного города Стодолы, о впечатлениях, почерпнутых на фронте (во время первой мировой войны Стодола служил армейским врачом), а затем на штатской работе: одно время Стодола был тюремным врачом, главным инспектором здравоохранения по Словакии, ведал небольшим курортом, участвуя по должности в разного рода судебных разбирательствах. Все «эти впечатления, — пишет Стодола, — глубоко запали мне в душу и повлияли на будущую мою литературную работу»[30].

В студенческие годы (Стодола учился на медицинском факультете Будапештского университета) будущий драматург играл в любительских кружках, имел возможность познакомиться с театрами Будапешта, позднее — Вены; видел ранние, помпезные спектакли М. Рейнгардта. Еще нося мышиного цвета австро-венгерскую униформу, Стодола для развлечения однополчан составлял непритязательные диалоги — влюбленных или молодоженов, медовый месяц которым омрачают мелкие конфликты.

Успех юмористических сценок («Выборы», «Взимание податей», «Мышь, или Кто будет в доме хозяином», 1925), написанных Стодолой для самодеятельных актеров из Липтовского Микулаша, колыбели словацкого любительского театра эпохи национального Возрождения, поощрил начинающего драматурга, и год спустя он дебютирует на подмостках братиславского Национального первой своей полной комедией — «Наш господин министр». За ней последовали еще две. Комедии станут наиболее обширной и популярной частью стодоловского творчества. Благодаря комедиям и драмам Стодолы словацкий театр вырвался наконец из плена довоенной тематики (деревенской и местечковой по преимуществу) и обратился к современности с ее социальными, политическими и нравственными (вернее, безнравственными) гримасами. Как оздоровить общественные нравы, доктор Стодола не знал, но уже самый смех его, поначалу не лишенный добродушия, а затем все более едкий, саркастический, был целителен и задевал за живое. Драматург вспоминает, как после премьеры сатирического «Чая у господина сенатора» (1929) он получил грозную анонимку, а один из его родственников, сенатор, словно бы узнав себя в герое (антигерое) этой «политической комедии» пане Сливке, заурядном владельце похоронного бюро, выбившемся по воле амбициозной супруги в сенаторы, заявил, что год не будет со Стодолой разговаривать. Необоснованные, порожденные мещанским тщеславием и алчностью претензии разного рода выскочек («Чай у господина сенатора»), а также бывших аристократов, возмечтавших о «добрых старых временах» габсбургского владычества («Наш господин министр»); волчьи повадки в мире наживы, которые не без успеха усваивает даже кое-кто из числа «маленьких», безответных вроде бы людишек («Банкирский дом Кавич и К°», написанный после посещения США в 1933 году и посвященный превратностям эмигрантских судеб), — варьируя эти темы, Стодола создал карикатурную галерею высокопоставленных ничтожеств, хищных стяжателей, буржуйчиков, никогда не имевших никаких принципов или расставшихся с ними ради обогащения, тепленького местечка ради.

Конкретные наблюдения лежат и в основе лучшей сатирической комедии, точнее, трагикомедии Стодолы — «Йожко Пучик и его карьера» (1931): автору был памятен судебный процесс по делу известного критика и издателя Й. Шкультеты, в патриотической статье которого «За наш родной словацкий язык» австро-венгерские власти усмотрели угрозу своему существованию, а также другие судебные разбирательства, в ходе которых, как вспоминает Стодола, простодушные, доверчивые люди защищались менее успешно, чем прожженные мошенники. Пьесу драматург назвал «сатирической комедией о ложном понимании гуманизма» в буржуазной республике, но смысл вещи шире такого нравственно-этического толкования. История Йожко Пучика, ставшего жертвой трусливого проходимца, лжеца и вора, состоящего на службе в «высоконравственном» филантропическом обществе «Гуманитас» («Человечность»), — это развенчание не только ложного гуманизма, носители которого сперва спроваживают невиновного и беззащитного «маленького человека» за решетку, а затем обрушивают на него запоздалые щедроты своей казенной и, в сущности, бездушной благотворительности, но и всего общества богатства и нищеты, общества социального ханжества. Наподобие чаплинского Чарли, Йожко Пучик, кроткий, отзывчивый добряк, оказывается лицом к лицу с беспощадной машиной буржуазного миропорядка, грозящей раздавить его. Несоответствие этого миропорядка духу и букве евангельских заповедей, которыми напичкан Йожко, производит трагикомический эффект.

Сатира Стодолы была особенно действенна еще потому, что удар наносился не извне, а, так сказать, изнутри: ведь Йожко Пучик, хоть и стоит на низшей ступеньке социальной лестницы, все-таки принадлежит и служит обществу, которое эту лестницу возвело и упрочило. Таким образом, общество, протянув карающую десницу к обманутому и оболганному служителю своему, как бы само отвешивает себе оплеуху, срывая при этом с себя маску псевдосправедливости и псевдогуманности. Какая уж тут гуманность, если для того, чтобы выжить в жестокой борьбе за существование, предпочтительнее оставаться в тюрьме и принимать подачки общества, сопровождаемые демагогическими разглагольствованиями, чем быть формально на свободе и прозябать, если не погибать от безработицы и нужды, как это происходит с сестрой Пучика! Помимо Братиславы трагикомедию поставили на словацком языке в Петровце (Югославия), а после второй мировой войны — в Буэнос-Айресе. Известный современный драматург И. Буковчан написал по «Йожко Пучику» киносценарий, который под названием «Мужественный вор» воплотил на экране режиссер Я. Лацко (1958).

Комедии Стодолы продолжали и развивали традицию социальной сатиры, высшие достижения которой в словацкой драматургии прошлого связаны с именами Я. Халупки, автора «Коцуркова» (нарицательное «коцурковщина» означает приблизительно то же, что наша «пошехонщина»), Я. Паларика, Й. Голлого. В историко-литературном родстве с социально-бытовой драматургией Й. Грегора-Тайовского и исторической Й. Заборского состояли драмы И. Стодолы «Жена пастуха» (1928) и «Король Сватоплук» (1931).

В «Жене пастуха» нравственный и психологический конфликт вытекал из конфликта социального: женщина вторично обзаводится семьей, полагая, что уехавшего на заработки и не подающего о себе вестей мужа давно уже нет в живых, но муж возвращается… Ситуация типичная для Словакии 20—30-х годов. Тысячи гонимых нуждой, а подчас и надеждой на обогащение словаков и закарпатских украинцев искали счастья на чужбине, за океаном. На примере своего Ондрея Стодола показывает: деньги счастья не приносят. Конкретный сюжет драматургу подсказал у ночного костра старик чабан, с которым он познакомился во время летних скитаний по горам и долам. Образ центральной героини «Жены пастуха», этой романтической театральной баллады, выписан ярко и психологически убедительно. Натура любящая, благородная и жертвенная, Ева не находит лучшего выхода из положения, кроме как самоубийство. «Это один из наиболее целостных, сильных и гармоничных женских характеров в драматургии Стодолы, которым он прославил духовную красоту и самоотверженность словацкой женщины. Именно в среде простых людей Стодола находит цельность, настоящего героя»[31].

В «Короле Сватоплуке» без дотошного историзма воскрешались события далекого прошлого (IX век!), в котором драматург сумел разглядеть множество аналогий с современностью, создав патриотическую драму-предостережение, драму — призыв к единству перед лицом сепаратистских поползновений словацкой реакции. «Навеки рабами будете, коли не отстоите независимость», — говорит Сватоплук, властелин жестокий, но искренне и глубоко любящий родину. Образ