Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

кавалера, под конец он взял меня к себе в дом, и пошли мы с ним кутить по городу. Ели, пили, потом он велел еще костюм мне сшить, и я уехал.

Ф р а й т. А служба?

С л а в и к. О, завтра там будет шуму! Однако на свое жалованье я не смог бы так одеться, а посему — пропади она пропадом. Как дела Юзла?

Ф р а й т. Не так уж скверны.

С л а в и к. Вокруг подобных дел вечно поднимают шуму больше, чем они того стоят. Особенно если это в первый раз… (Идет к столу.) Если смотреть с высшей точки… (Садится, Йоганику.) Что поделываете? Давненько я вас не видел!

Ф р а й т (с легкой иронией). А что ему делать? Учится, зачеты сдает, теперь вот еще решил фокусником стать.

С л а в и к. Что?

Ф р а й т. Один такой шесть недель носил под мышкой яйца черной курицы, причем ему нельзя было ни пить, ни молиться… А Йоганик выдержал бы! Мне бы его терпение — сел бы в затвор да выдумал новую философскую систему.

С л а в и к. Уж ты бы выдумал!

Ф р а й т. Не хуже тебя!

С л а в и к. Да ты бы от скуки сдох. А вот он, пожалуй, нет!

Ф р а й т. У него это вовсе не терпение — это инерция, от бабушки передалась.

С л а в и к (хохочет). Хо-хо-хо! Удачно сказано! Бабушкина инерция! А у меня — чья? Работать люблю, идей полна голова — а достичь ничего не могу…

В а л е н т а. Этим болеет большинство человечества.

С л а в и к. И в первую голову — студенты. Впрочем, кое-кому из них гладенькую дорожку проторили, не так ли, пан Валента?

В а л е н т а. А кое-кому — нет. Это еще не значит, что один лучше, другой хуже.

С л а в и к. С высшей точки зрения все мы немного дети и жульничаем в жизни — разница лишь в оттенке.

Ф р а й т. С высшей точки зрения и оттенков никаких нет!

С л а в и к. И это любопытнее всего. Солнце светит и праведным и неправедным.

Ф р а й т (раздраженно). Вот именно! (Нахмурясь, ходит по комнате.) Это-то, может, и есть главное во всей социальной проблеме. Ни на небе, ни на земле нет пока такой власти, которая задавала бы верное направление. Это как-то сбивает… Вот о чем следовало бы больше всего говорить! Что проку, если я схватил негодяя за руку, когда он все равно как-нибудь да вывернется в философском смысле слова? Как угорь, как угорь!

VIII

Входят  Б а́ р а н  с  К р х н я к о м, оба с сигарами в зубах, с видом гуляк. Фрайт расхаживает по комнате. Валента стоит у окна, остальные сидят.

Славик подмигивает вошедшим, те сейчас же садятся на кровать, ухмыляясь.

С л а в и к (шепотом, иронически). Проповедь!

Фрайт останавливается возле Валенты, глядя в пол; Славик делает знак Ба́рану с Крхняком, и все трое начинают мычать церковный мотив.

Ф р а й т (поднял глаза). Комедианты!

С л а в и к (тоном проповедника). Евангелие от Матфея, глава шестая!

Ф р а й т. Ты старше всех, а ума у тебя меньше, чем у них.

С л а в и к. Что следует доказать, прежде чем обрушивать брань на неверующих!

Ф р а й т. И докажу! Вот: носишь в петлице цветок, словно ты юноша или, скажем, лорд, а между тем ты ни то, ни другое!

С л а в и к (подает ему бутоньерку). Возьми!

Фрайт засовывает ее себе в петлицу.

Продолжайте, милорд!

Ф р а й т (пристально глядя ему в глаза). Ты сказал, что с твоей высшей точки зрения, — право, пора бы уж придумать что-нибудь поумнее, — все люди — дети и жулики, а я скажу, что ты малость глуховат, если не можешь понять по их словам, кто они на самом деле. Я-то уже додумался…

К р х н я к. Воры!

Ф р а й т (презрительно). Воры?

Б а́ р а н. Бездельники!

Ф р а й т. Допустим…

С л а в и к. Все носят маски!

Ф р а й т. Старая истина.

С л а в и к (очень иронично). Тогда вот нечто новенькое: как слышно, люди — отчасти еще потомки падших ангелов.

Ф р а й т. Ну, нет, я ставлю их не так высоко. Ангелы? Да ты оглянись вокруг! Но — серьезно: знаешь, что такое любой человек прежде всего?

Б а́ р а н. Трус!

Ф р а й т (поражен). Да! Трус! (Становится очень серьезным.) Видишь, видишь, мы оба это поняли, значит, в этом что-то есть, меня не разубедишь! Все люди — трусы, все мы — трусы, вот почему все на свете так торжественно тянется ввысь… Ставят мачты, на них вешают знамена, и это — все! Спроси первого же прохожего, что он больше всего любит? Покой! Спроси нищего, почему не добивается он куска хлеба побольше? Оставьте меня в покое! Все человечество выкрикивает это, как только кому-нибудь вздумается поднять голову да оскалить зубы — соответственно выглядит и наш мир. Послушай, ведь это, в сущности, страшно… Был я недавно на Малой Стране, смотрел — улицу одну там мостят. И заметил я, что мостят-то ее впервые как следует! А Малая Страна насчитывает уже немало сотен лет. И за все это время улицы ее не удосужились замостить хорошенько, только сейчас — да и то, может, случайно! Проклятье какое-то! В переводе на наш язык это означает, что люди — такая неповоротливая скотина, что, может, и дышать-то ради них не стоит. Говорят — делу помогут темпы работ. Эдак по-американски: пишущая машина, счетная машина, двадцать миллиардов брючных пуговиц в год — и?..

С л а в и к. И?

Ф р а й т. И — что? Может быть, кто-нибудь, большой человек, сядет за свой письменный стол и скажет: «Барышня, пишите: в мире вводится новый социальный порядок…» Так, что ли?

К р х н я к. А почему бы и нет?

Ф р а й т (с яростью). Потому что не будет этого! Неужели не понимаешь — нельзя, чтоб так было, потому что это равнозначно глубочайшему унижению для человечества! И — не будет этого, потому что все мы трусы с головы до ног! Все, без единого исключения!

С л а в и к (с улыбкой). Так уж и все?

Ф р а й т. Мы об этом с Юзлом спорили, до того как он попал туда… Есть у них художник, пишет, как господь бог, — разумеется, в современной манере. Приходят к нему: теперь, мол, как будешь писать? — Современнее! Через год: как теперь будешь? — Еще современнее! — Но ведь ты в своем искусстве уже постиг то, чего не постигли другие, куда же ты гонишься? — Понимаешь, отвечает, надо постоянно бояться, как бы… не отстать! (Пауза.) Вот в чем дело! Даже такой художник — трус. Вот оно! Боится, как бы не оказаться где-то в стороне! И милостиво позволяет течению уносить себя… Ни за что на свете из лодки не выпрыгнет! Не дай бог, попадет на остров, где, может, три года голодом просидит! Хотя мы-то знаем — как-то уж всегда продержишься. Пускай бы он три года премий не получал, зато нашел бы что-то новое — так нет, трусливая душонка! И торчит дома, догоняет всю упряжку, та догоняет какого-нибудь безумца, а безумец гонится за видением, — нет, братцы, эдак человеку не подняться! Юзл тоже уже