Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

себе сказал, что должен своевременно прийти, чтобы прекратить это. Да, вот что важно. А то вы продавали бы в мою пользу.

Г е р м и н а. Говорите, говорите! Почему — в вашу пользу?

Р а х (оглядывает всех). Дело в том, что он… пан Галдак… мне за нее не заплатил… Вот что важно.

Все изумлены.

К о р ч а к. Как… не заплатил?!.

Р а х. Вот что важно…

Г е р м и н а (вдруг решительно). Ну, если он не заплатил — заплатим мы. Сколько разговоров!.. Завтра же заплатим!..

Р а х (почесываясь). Ну что ж!.. Эта веревка не просто веревка. Вот что важно. Эта веревка очень дорого стоит.

Г е р м и н а. Ага! Вы хотите, чтобы мы дали вам больше? Ну, нет! Получите столько, сколько она стоит в лавке.

К о р ч а к. Известное дело. Нас не проведешь, пан веревочник, ко всем чертям.

Р а х. Ну, что ж!.. Только я эту веревку не продам!.. Вы и заплатить за нее не сможете.

Г е р м и н а. Ишь ты! Он не продаст!.. Поздно, любезнейший, вы ее продали, она уже не ваша. Не ваша, даже если вы дали ее в долг. Долг наследники вам уплатят, и дело с концом…

Р а х. Ну, что ж, как бы вам это сказать: за веревку не заплачено, но веревка и не продавалась. Даже в долг. Вот что важно… Она остается моей, потому что пан Галдак просто одолжил ее…

Все не сводят с него удивленных глаз.

Взаймы. Вот что важно.

Г е р м и н а (срывается). Лжете! Обманщик! Негодяй! Ничего не дам! Можете рассказывать эти байки кому угодно! Мой отец покончил со своей жалкой жизнью — и думал обо мне. О моем будущем! Вот свидетели! Вот пан Корчак, который вам подтвердит, что вы — мерзавец. Вы хотите заработать на смерти моего доброго отца. Я, только я имею право на цену его смерти — на эту веревку, которая сегодня стоит пятнадцать тысяч и которую отец завещал мне…

Р а х. В таком случае, раз вы так расстроены, я буду говорить с пани Галдаковой. В торговле нельзя расстраиваться, вот что важно… Что она дорого стоит, я знаю, и потому вынужден защищаться. Я не шибко образован, но зато у меня способности к торговле и осмотрительность… Вот (вынимает из кармана бумагу), пани Галдакова, моя осмотрительность и доказательство, что я не лгу. Доказательство! Это, с вашего позволения, важно для всех судов на свете… И если вы не отдадите веревку и станете ее продавать по кусочкам, вам это ничуть не поможет. Все придется вернуть. Вернуть мне… Ну, пожалуйста, вот оно! Читайте.

Все трое приближаются к нему с каким-то ужасом. Гермина, протягивает дрожащую руку к бумаге.

Нет, я буду держать, а вы читайте. Осмотрительность мне, слава богу, никогда не изменяет.

Г е р м и н а (смотрит в бумагу, читает). «Удостоверяю собственноручной подписью, что пан Рах, веревочник, сегодня, двадцать первого марта тысяча девятьсот двадцать девятого года, одолжил мне для определенной цели полтора метра конопляной веревки, и обязуюсь возвратить ее в течение двадцати четырех часов. Если же я вовремя этого не сделаю, пан Рах сам зайдет за ней, и любой член моей семьи тотчас обязан вернуть ему веревку. Эмиль Галдак — собственноручно. Свидетели: Карел Янеш, подручный пана Раха, Йозеф Лебеда, городской посыльный номер пятнадцать».

Корчак тихонько протяжно свистит, отворачивается, чтобы осмыслить создавшееся положение.

Гермина, устремив дикий взгляд в пустоту, пытается уцепиться за что-нибудь бессильными руками.

Г а л д а ч к а (всхлипнув возле Гермины, непроизвольно обнимает ее одной рукой, как бы желая ухватиться за нее). Двадцать первого марта!

Р а х (складывая бумагу). Подписано собственноручно… Я знал пана Галдака и дал ему взаймы полтора метра конопляной веревки — под расписку. Вот что важно. Для определенной цели. Меня не касается, для какой, разве не так? Я веревочник и забочусь о своей торговле и ее процветании. Для этого нужна реклама. Но дарить — дарить я ничего не могу. Даже кусок веревки… Кто меня может упрекнуть, что я поступил неправильно? Я же не говорил ему, чтоб он повесился! Я только одолжил ему веревку для определенной цели. Вот что важно. Одолжил. Веревочник — бедный человек. Он никогда ничего не имеет от удавленников. Несправедливо. Но эта веревка — моя. И если вы не захотите мне ее отдать, суд вас заставит. А если тем временем вы обратите ее в деньги, то сделаете это для меня. Вы продали мой товар, и то, что за него выручили, — выручили для меня. Я в статьях разбираюсь. Вот что важно. (Заметно самоувереннее.) Ну, что?

Г е р м и н а. Бог мой! Бог мой! Зачем вы пробуждаете меня ото сна?.. Я снова вижу отвратительного, пьяного, грубого и эгоистичного отца. Где мы, мама? Мы провалились во тьму, в которой пребывали. (Отстраняет мать.) Нет, уйди от меня… Это был всего лишь опустившийся человек, который повесился в состоянии белой горячки. Ему и в голову не пришло подумать о дочери и жене. Как жил, так и умер, ничего не искупив.

Г а л д а ч к а. Твое приданое! У тебя нет приданого, бедняжка. Нет памяти об отце, доченька моя. А мне остается прежний стыд, невыразимый стыд и жалость. (Убитая, уходит в глубь сцены.)

Гермина, униженная, идет к столу, тупо, покорно складывает бумаги.

К о р ч а к (незаметно приблизившись к веревочнику). Тут у меня список… Все идет прекрасно. Я уже все устроил, обо всем позаботился. Сменю фирму — и дело с концом. Десять процентов мне — и можно начинать торговлю, ко всем чертям… «Только у Раха настоящая, с полной гарантией веревка самоубийцы…» Можем поместить такую табличку в вашей витрине. Впрочем, не беспокойтесь. Я уж сам постараюсь, чтоб это всем стало известно, и разрешите — на ушко: веревка может оказаться длиннее — не полтора, а три, пять, шесть метров! Хе-хе! За сбыт ручаюсь…

Рах понимающе подмигивает.

З а н а в е с.

III

Декорация первого действия. Сцена какое-то время пуста. Потом дверь отпирается и входит  Г а л д а к о в а; очевидно, она выходила за покупками и потому надела лучшее свое платье. Но это ей не помогает. Перед нами снова удрученная, запуганная, покорная и униженная, измученная заботами старуха, как в начале первого действия. Только, быть может, в ее смирении ощущается большая трагичность и решимость. Войдя, она первым делом заботливо осматривается, все ли в порядке. Затем поднимает свою сумку с покупками и задумывается. Вероятно, размышляет, куда положить, потому что через минуту принимает решение и семенит с ней в соседнюю комнату. Оставив ее где-то там, возвращается и только тогда снимает с головы платок, который аккуратно складывает и убирает в шкаф. После чего некоторое время осматривает себя, словно желая убедиться, что