Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

бедности и был вынужден ограничивать себя во всем. Восемь лет, проведенных в Фесе, он посвятил ученым занятиям, но участвовал и в политике. В 1357 году его заподозрили в заговоре против правителя и бросили в тюрьму на двадцать один месяц. При следующем правителе он снова занимал высокие должности, но дворцовые интриги его повергали в уныние, даже если он сам в них участвовал. Не раз казалось, что Ибн Хальдун вот-вот займет место “серого кардинала”, но интриговал он зачастую неумело – однажды, например, не сумел предотвратить убийство своего брата Яхьи – визиря и видного историка и поэта.

Когда маринидский двор (в XIV веке берберская династия Маринидов непродолжительное время распоряжалась всем Магрибом) помешал Ибн Хальдуну отправиться в Тлемсен (северо-восток Алжира), ко двору конкурентов, он вернулся в Гранаду, где был принят молодым эмиром Мухаммадом V аль-Гани и его визирем Ибн аль-Хатибом, выдающимся литератором, с которым Ибн Хальдун подружился еще в Фесе. Но довольно быстро его близкие отношения с эмиром возбудили ревность визиря, и в 1365 году тот настоятельно посоветовал Ибн Хальдуну снова пуститься в странствия. В данном случае Ибн аль-Хатиб поступил мудро, ибо эмир вскоре проявил себя кровожадным тираном.

Тут подоспело приглашение от Ибрахима II из династии Хафсидов, хозяина средиземноморского портового города Беджая (Бужи; в Алжире), стать его советником. Когда год спустя Ибрахима убил его двоюродный брат, Абуль-Бака Халид, Ибн Хальдун перешел было на службу к Халиду II, но вскоре снова уехал – тоже из‐за дворцовых интриг. Следующие девять лет его жизни выдались чрезвычайно неспокойными. Как пишет историк Патриция Кроун, “самые влиятельные правители и полководцы погибали насильственной смертью; пытки, убийства и вымогательство были обычным делом”[218]. Полностью разочарованный своим политическим опытом (к тридцати с лишним годам он, по собственному признанию, “исцелился от искушения высоких должностей”[219]), Ибн Хальдун посвятил себя учению и преподаванию в Бискре и Фесе. Тем не менее местные правители постоянно просили его выполнять какие‐то политические поручения, и он не всегда отказывался. В 1375 году он ненадолго вернулся в Гранаду, но его снова изгнали.

Это было слишком. Ибн Хальдун удалился в отдаленную крепость Калъат-ибн-Салама в горах на западе Алжира и провел в полном уединении более трех лет, размышляя о том, как же мусульманский мир докатился до раздробленности. “Отшельничество вдохновляло меня, – писал он, – слова и мысли лились в голову, точно сливки в кувшин для взбивания масла”[220]. Еще четыре года спустя Ибн Хальдун закончил “Мукаддиму”. В английском переводе это два увесистых тома – и они лишь пролог к семи объемным книгам. Первый вопрос, который ставит Ибн Хальдун: почему историки делают ошибки? Он приводит три причины: пристрастность, доверчивость и непонимание того, что в принципе возможно, а что нет.

Доверчивостью он порой страдал и сам. В одном месте он без комментариев сообщает, что некий предок прожил двенадцать столетий и породил четыре тысячи отпрысков мужского и тысячу женского пола. В другом утверждает, что Солнце не горячее и не холодное, это просто неупорядоченное вещество, дающее свет. Ибн Хальдун верил в оккультные практики, в волшебство (“ни один разумный человек не усомнится в существовании колдовства”), в возможность предсказывать будущее и цитировал Мухаммеда, отмечая, что “благой сон есть одна сорок шестая часть пророчества”. Он уверял, что лично постиг сверхъестественное, и писал о “потрошителях” в Северной Африке, “способных распороть брюхо животного или одеяние, просто указав на него”. Кроме того, он и впитывал, и подпитывал расизм, не подлежавший в его времена сомнению. “Негритянские народы, как правило, легко обращаются в рабство”, рассуждал он, поскольку “чернокожий не совсем человек”[221]. Но это обратимо: если физически низших африканских людей поместить в подобающе холодную среду, они увидят, как их кожа побелеет, а волосы распрямятся. В современном климате читать подобное особенно трудно.

К 1379 году Ибн Хальдун вернулся в Тунис – манили городские архивы. Но уже в который раз он оказался замешан в придворных интригах и в 1382 году отбыл в Египет под предлогом паломничества в Мекку. Кроме убийства брата, в его личной жизни имела место еще как минимум одна серьезная трагедия: в 1383 году (ему тогда было пятьдесят с небольшим), переехав в Каир, он предложил жене и пятерым дочерям присоединиться к нему, но корабль, на котором они плыли, потерпел крушение неподалеку от александрийского порта. Погибли все люди и вся библиотека Ибн Хальдуна. Двое его сыновей позднее приехали порознь, и впоследствии он снова женился. Последние два десятилетия своей жизни он пользовался покровительством двух местных правителей, преподавал в нескольких учебных заведениях, и раз шесть его, как человека строгого и неподкупного, назначали главным судьей. Впрочем, ненадолго: его упрекали в излишней суровости и подверженности столь сильным приступам ярости, что у него аж шея краснела от негодования. Критики утверждали, что он плохо знаком с правоведением и что его выручает красноречие, “способное заставить ложь казаться правдой”. Ибн Хальдун был бескомпромиссным элитистом, и в нем видели чужака, надменного и заносчивого. Он отказывался одеваться как египетский кади (судья шариатского суда), предпочитая марокканский бурнус.

Большую часть своего времени Ибн Хальдун по‐прежнему посвящал ученым трудам, но, помимо преподавания и писательства, занялся еще и хранением чужих денег – весьма доходная подработка. Позже он поселился в доме на берегу Нила, где, как утверждали недоброжелатели, блаженствовал в обществе поющих девушек и юношей. Кроме того, он совершил еще одно паломничество в Мекку и дважды посетил Дамаск (второй визит как раз и окончился беседами с Тамерланом). Умер Ибн Хальдун, так и не отойдя от дел, 17 марта 1406 года.

В дальнейшем исследователи пытались анализировать, в каком ключе арабские историки рассказывали о прошлом: биографическом (излагая жизнь образцовых или в чем‐то выдающихся персонажей), просопографическом (описывая группы людей и их общие характеристики) или же хронографическом (составляя анналы, перечисляющие события одно за другим, либо повествования, выстроенные вокруг правящих династий). Учитывать необходимо и четыре разных, но перекликающихся письменных жанра: хадисы (больше связанные с богословием, чем с историей, однако повествующие о прошлом посредством пересказов, притч и анекдотов и опирающиеся на описанный выше принцип иснад); адаб – особая форма, которую мы можем назвать изящной словесностью; хикмат (“здравое сужение” или “мудрость”) – собственно подобающее историку направление, включающее также естественные науки и философию; и сияса, наиболее точно описывающая подход Ибн Хальдуна, которого часто занимали вопросы управления, лежащие вне юрисдикции шариата.

Категоризация полезна, однако она не объясняет, почему арабская историография столетиями оставалась столь удушающе узконаправленной. В XI–XIII веках ислам выстоял