Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

которой (как минимум отчасти) Запад вышел на доминирующие позиции в Новое время. Работы историографов, считавшиеся в Европе образцовыми, не были известны их арабским коллегам. Отделения церкви от государства, сказавшегося на практике исторического письма в христианском мире, в исламских странах не произошло. Что касается сохранения текстов, то арабы благоговейно подбирали на улице обрывки бумаги и целовали их – а то вдруг там слово Аллаха и его учение окажется попранным.

Почти во всех культурах историков, как правило, заботил привлекательный стиль, и работу их оценивали как по достоверности, так и по литературному мастерству. Мусульманским же коллегам важнее всего было составлять самостоятельные истории, которые они могли приписывать авторитетам прошлого. К концу IX века собрания исторических рассказов стали нормой: долгие повествования о походах, междоусобицах и о падении халифата Омейядов (661–750) – революции, ознаменовавшей начало формирования многонационального государства на Ближнем Востоке. Вскоре после ат-Табари его великий последователь аль-Масуди (896–956) превратил историографию в более сложную дисциплину, выстраивая события вокруг династий, правителей и народов в своей амбициозной (на тридцать томов) всемирной истории.

Литературные сочинения, часто стимулируемые покровительством правителей (не только пространные жизнеописания пророка Мухаммеда, но и биографии влиятельных наместников и мятежников), не просто вошли в моду – им предстояло сыграть свою роль. Ведь в хрониках нет места анализу: поскольку их порождала культура, уважающая ведение записей, протоколирование стало политической деятельностью, и образ Мухаммеда-законодателя постепенно затмевал образ Мухаммеда как харизматического лидера. Первые мусульмане мыслили исторически, и хотя это не делало их историками, представление о минувших временах постепенно обретало литературную форму. Мусульмане начали проявлять интерес к собственному прошлому и прошлому покоренных народов.

По словам Герберта Уэллса, “под воздействием военных и духовных успехов [силы арабской цивилизации] вспыхнули блеском и великолепием, которые сравнимы разве что со славой греков в их лучшие дни”[205]. В наибольшей степени это справедливо относительно региона аль-Андалус – мусульманской области Иберии, которая на пике своего географического расширения занимала значительную часть территории современных Испании и Португалии, а также Южной Франции. Под управлением мусульман (там их называли маврами) аль-Андалус превратился в центр культуры и учености, особенно в период Кордовского халифата (929–1031). Кордова в то время была крупнейшим городом Средиземноморского бассейна, Европы и мусульманского мира.

Впечатляющий успех ислама породил аудиторию, охочую до назидательных историй для правителей, придворных, представителей городских верхов. Появилось огромное количество биографий – жизнеописаний поэтов, врачей и правоведов. После XIII века сложилась более динамичная и самодостаточная традиция: историография привлекала честолюбивых авторов, признававших, что повествование может воздействовать на нескольких уровнях одновременно. На первоначальном этапе историю и традицию изучали одни и те же люди, но постепенно два этих предмета исследования разошлись, и историография превратилась в отдельную дисциплину. Но и тогда самые смелые продолжили все ту же, относительно скромную цель, что и предыдущие исламские ученые, – инновации вводить разве что минимальные и работать либо в рамках уже известного жанра, либо в русле распространенных представлений. В независимом мышлении видели угрозу сложившемуся порядку, так что в школах упор делался на таклид, “следование [авторитету]”[206].

Откровение, а не разум, служило самым надежным жизненным руководством. Поэтому многие из новых книг все еще копировали классические тексты, полностью или с сокращениями либо носили следы литературных махинаций. Но хотя представления мусульман о том, как надлежит записывать историю, все еще вращались вокруг поэтических пророчеств об основателе веры, а соотнесение своих текстов с мусульманским мировоззрением оставалось обязательным, живописные подробности, выразительные характеристики и склонность к игре слов встречаются во многих работах этого периода, будь то священная история, племенные хроники, история стран и городов или рассуждения о мире. Распространение на Ближнем Востоке арабского языка породило обширную и разнообразную литературу, ничуть не уступающую любой другой.

Отметим также, что многие историографы XI–XII веков сначала служили чиновниками. Наниматели требовали виртуозности языка, а это сказывалось на исторических сочинениях. Ас-Сахави (1428–1497) даже дерзнул написать полемическую работу “Открытое обличение хулителей истории”. Свою популярность сохранили занимательные рассказы. Например, одна книга называлась “Знаменитые лжецы курейшитов”, другая – “Великие одноглазые полководцы”. Шихабуддин ан-Нувайри, чиновник из знатной [египетской] семьи, в начале XIV века составил энциклопедию “Предел желания относительно дисциплин адаба [т. е. литературы]” (2 миллиона слов, тридцать три тома), для которой собрал в основном исторические сведения, но не только. Так, он приводит различные арабские слова, обозначающие пыль (“Пыль, которая вьется вокруг лошадиных копыт… Пыль, поднимаемая ветром… Пыль сражения… Пыль из‐под ног”[207]), данные о том, как редис защищает от скорпионов, домашние рецепты приготовления афродизиаков, описание султанской кладовой для провизии и мрачный рассказ о вспышке чумы в Каире. Другой удивительный автор, ас-Сафади Салах ад-Дин (1296–1363), составил биографический справочник, целиком посвященный слепым ученым. К XIV веку почти все мусульманские государства в той или иной мере оказывали покровительство историкам, поскольку каждый правитель видел в этом возможность представить (достоверно или наоборот) историю собственной страны.

В этот более свободный период и увидела свет “Мукаддима”, введение в трехтомную “Книгу наставлений” Ибн Хальдуна (1332–1406). Это самое изысканное программное произведение из когда‐либо (до Нового времени) написанных мыслителями всех культур, созданное в 1377 году и даже теперь, спустя более шести столетий, не утратившее своей значимости. Ибн Хальдун был уверен в оригинальности своей работы: “Знай также, что речь наша об этой науке нова и необычна, обильна пользой… Клянусь жизнью, ни у кого не встречал я ничего похожего”[208]. “Введение” – пространное теоретическое исследование исторических законов – служит и обзором исламского мира, его искусства и науки. Оно разделено на шесть глав. Первая говорит об обществах в целом; вторая – о кочевых племенах; третья – о государствах, халифах и правителях; четвертая – о цивилизованном обществе и городах; пятая – о торговле и способах заработка; шестая – о науке и искусствах.

Ибн Хальдун первым из историков включил в свое повествование системный социологический анализ. “Это сообщение о людском общежитии, т. е. обустроенности мира, о том, каковы привходящие в природу этой обустроенности состояния дикости и культурности, каковы [виды] спаянности и преобладания одних людей над другими”[209], – писал он. Ибн Хальдун, по‐видимому, не считал историю самостоятельной дисциплиной. Ход его мысли строился на необходимости асабии (это слово употреблено в “Мукаддиме” более пятисот раз) – особого рода групповой солидарности, чувства взаимосвязанности и единодушия внутри племени. Ибн Хальдун то и дело отмечает ее отсутствие и, будучи убежденным пессимистом, не ждет, что род человеческий как‐то улучшится: “…весь мир ничтожен и бесплоден. Он ведет к гибели и разрушению”. Впрочем, такой взгляд разделяли и другие крупнейшие