Кодекс чести морского офицера. Русский Императорский флот. Страницы истории, дух и дисциплина - Коллектив авторов

хотела помириться с торгашеской постановкой службы. Отношение к начальству установилось одно: критика и осуждение. Почитайте любой дневник или записки молодого офицера за время войны. Основная тема каждой из них – насмешливое, неприязненное осуждение начальства, ироническая критика каждого его дыхания. И это вовсе не вызывалось обстоятельствами войны. Тут начальство вовсе не так уже плохо распоряжалось. Но такие отношения установились за долгое время действия ценза. Что команда думала, видно по их поведению при возвращении с войны. И с такими отношениями в нашем личном составе мы пытались победить врага! Нет, жестоко поплатились наши организаторы за попытку управлять флотом без участия главного его лица – строевого корабля. Они составили счет без хозяина, а последний просто-напросто вычеркнул все их расчеты и уничтожил все их ожидания.

Власть бумаги

Второй грех, совершенный «Положением о морском цензе», уже не пассивный, а активный. Составители его вообразили, что они в Главном адмиралтействе занимают центральное положение во флоте и что то учреждение наиболее компетентно судит о свойствах личного состава, в котором стекаются все бумажные сведения о последнем. Но они сильно ошиблись. Центральное положение во флоте занимает строевой корабль, оттуда гораздо вернее оцениваются всякие явления в Морском ведомстве. Оттуда и качества людей гораздо виднее. Однако «Положение о морском цензе» было другого мнения и отважилось поручить всю оценку и все распределение личного состава канцелярии Главного морского штаба, оставив строевым начальникам лишь тень участия в этом деле. Результат получился, какой следовало ожидать, Главный штаб офицеров не знает и знать не может. Он их никогда не видит, с ними не служит и не приходит в соприкосновение. Ему приходится ограничиваться бумажными сведениями. Поэтому надо было создать шаблон, устанавливающий масштаб для этой бумажной оценки. Шаблон этот и есть «Положение о морском цензе». Но в нем офицер оценивается, во‑первых, по поступающим аттестациям, дающим, как мы уже раньше говорили, крайне поверхностное понятие о человеке, а иногда даже выражающим диаметрально противоположные мнения, в зависимости от требований начальника, и во‑вторых, главным образом по времени, проведенном на море. Трогательна вера сухопутной канцелярии в чудодейственную силу воды. Пробыл человек известное время на море и готов на всякие подвиги. Обыкновенно о достоинствах школы или воспитательного заведения судят по людям, руководящим ими. У нас же, видимо, не так. Достаточно близости воды. Правда, «Положение о морском цензе» делает различие между строевым судном и транспортом. Последний образовывает строевого офицера медленнее, чем первый. Должно быть, на транспорте суше.

Наивная простота бумажной оценки располагает к шуткам, но одно, несомненно, ясно: применение шаблона не дает никакого понятия о действительном характере и способностях людей. Сами требования ценза были бы безвредны и даже полезны, если бы личный состав остался в ведении своих начальников, знающих офицеров независимо от числа плаваний. Но так судьба его оказалась в руках посторонних лиц, беспомощных исполнять свою задачу. В самом деле, что же канцелярии может делать? Имеются длинные списки с ничего не говорящими фамилиями. Имеются аттестации начальников, вовсе не заинтересованных в даче точной и строгой оценки. Они аттестовывают человека не для непосредственного назначения, а вообще для сведения начальства. Конечно, они очень снисходительны. Часто даже хвалят человека, чтобы от него избавиться. По аттестациям – более или менее все хороши. Оттенки в их тоне зависят более от характера аттестующего, нежели от качеств аттестованного. На них вполне справедливо мало обращают внимания.

Кое-что Главный морской штаб, впрочем, знает про офицеров: по личному знакомству служащих в нем, по разговорам товарищей, по слухам и происшествиям. Нечего сказать, что такие сведения крайне отрывисты, не точны и могут дать повод лишь к вреднейшему подпольному кумовству. Бывают еще отдельные выдающиеся случаи, когда то или другое лицо особенно выделяется в отрицательную или положительную сторону. Тогда, конечно, и в канцелярии фамилия его получает некоторую окраску, но огромное большинство таковых в списках Штаба остается ничего не значащим сочетанием букв.

Остаются послужной список и цензовый лист. Но эти данные нисколько не обрисовывают личности. К результату при этом способе управления огромное большинство служащих оказываются обезличенными. Нельзя отрицать, что и по «Положению о цензе» назначения делаются по представлению начальников, но на деле оказалось, что этого требования выполнить просто невозможно. Во-первых, при двойном строе не хватило офицеров и для экипажей, и для судов. Приходилось по мере необходимости временно затыкать вакансии, что влекло за собою постоянные переводы. Во-вторых, условия ценза были составлены так односторонне, рамки шаблона были такие узкие, что личный состав оказался прижатым к стене. Надо было или точно выполнить условия ценза, или немедленно покинуть службу.

Вследствие этого появилась необходимость точного соблюдения очереди. Нарушение этой очереди явилось бы несправедливостью, так как назначение на ответственную должность не считалось почетным отличием, а суровой необходимостью, несоблюдение которой влекло за собою потерю службы. Бумажный шаблон породил бумажную справедливость, где личные качества человека не играли никакой роли, а только место, занимаемое им в списке. При таких условиях согласоваться с желаниями начальников было немыслимо. Кандидаты в должности точно определялись графами списков. Выбор из их числа мог предоставляться одному-двум начальникам, а затем остальных приходилось все равно назначать, а то неповинные люди лишились бы куска хлеба. Надо было мириться с тем, что многие из них были совершенно неподходящими к занимаемым ими должностям. Бумажный шаблон прижал к стене не только подчиненных, но и начальство. Власть оказалась в руках бездушной бумаги, которая сама себе приказывала. Выполнение ее предопределений свелось к механической писарской работе. Не только личность опекаемых, но даже воля распорядителей свелась на нет. Чрезмерная централизация возымела свой обыденный результат: беспомощность власти.

Окончательное исчезновение значения личности в служебной карьере нашего офицерства очень скоро отразилось на его деятельности. Сначала закон о цензе был принят строевым составом крайне недружелюбно. И странно, при его уравнивающих началах, при всей беспристрастности его, деревянной жесткости первое против него возражение определилось словом «произвол». Тут скорее инстинктивно, нежели сознательно выразилось предчувствие, что власть над личной судьбой служащих передана не по принадлежности. Чувство, руководящее оппозицией новому порядку, совершенно аналогично мотивам, по которым человек готов принять и порицание, и осуждение от близких родственников и друзей, но совершенно не допускает подобного права над собой посторонних людей. Так, никто никогда не находил обидным, если строевой начальник принимал желающих на должность, ему подчиненную, или отказывал по своему усмотрению. Если он списывал или перемещал своих помощников по своему желанию, то он за все отвечал: он людей лично знал; за ним признавался достаточный нравственный авторитет,