Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин

армии в составе штабного управления, 10 отделений, диверсионно-разведывательного отряда «Асано» и харбинской школы русского языка[652]. Компенсируя нехватку агентурных позиций на Дальнем Востоке и в Забайкалье, к весне 1941 г. ИРУ развернуло вдоль советско-маньчжурской границы оснащённые мощной оптикой наблюдательные пункты для контроля за перебросками и мероприятиями боевой подготовки советских войск.

Деятельность этих органов дублировали Специальное информационное управление армии в составе шести РРП в Синьцзине, Харбине, Муданьцзяне, Цзямусы, Суньу и Хайла-ре (с августа 1940 г. занимались только перехватом и взломом шифропереписки ДВФ и ЗабВО) и образованное в феврале 1940 г. для дешифровки советского авиационного радиообмена одноимённое управление при командовании авиации Кван-тунской армии с двумя РРП в Муданьцзяне и Цицикаре[653]. Задачу перехвата советских открытых линий связи с августа 1940 г. решало Восточно-Азиатское общество изучения связи при Маньчжурской телеграфно-телефонной компании.

Кроме того, продолжали действовать ЯВМ Корейской армии в Раджине и разведпункт Северной армии в Тоёхара, нацеленные на сбор информации о частях и соединениях ДВФ в Приморье, на Северном Сахалине и Камчатке.

На фоне противоречивой информации о планах Германии в отношении СССР 8 июня 1941 г. Бюро военных дел разработало, а военный министр 13 июня утвердил «Основные принципы национальной обороны и национальной политики в соответствии с изменениями обстановки в мире», согласно которым в случае начала советско-германской войны Япония должна была следовать духу Тройственного пакта, вести подготовку к операциям против нашей страны и при удачном развитии боевых действий применить военную силу для окончательного разрешения «северной проблемы»[654].

Вероломное нападение Германии на нашу страну стало поводом для возобновления дискуссий в высшем руководстве империи относительно сроков выступления против СССР, тем более что 23 июня 1941 г. Разведуправление представило свой прогноз: после полученного Советским Союзом удара в подбрюшье была высока вероятность того, что война закончится через несколько месяцев, хотя у СССР сохранялся шанс затянуть её на неопределённое время в ходе успешного отступления. Потеряв за 2–3 месяца Ленинград, Москву, Харьков, Донбасс и Баку, Советское государство лишилось бы 30 % площадей зерновых, 50 % мощностей по выплавке стали и железа, 60 % по производству электроэнергии и добыче каменного угля, 75 % нефтяных месторождений и 75 % населения, что неминуемо вело к краху правительства[655].

С 25 по 28 июня в Токио прошло координационное совещание правительства и Ставки по «северной проблеме», которое выявило серьёзные разногласия в военно-политическом руководстве империи: Оперативное управление Генштаба настаивало на заблаговременной подготовке к наступлению на юге и севере, Бюро военных дел Военного министерства склонялось к решению вооружённым путём только проблемы «южных территорий», а заместитель начальника ГШ генерал-лейтенант Цукада Осаму и начальник 20-го отделения (руководство войной) Ставки полковник Арисуэ Ядору считали нужным ограничиться оккупацией Французского Индокитая. Позиция флота сводилась к подготовке выступления на юге, министр иностранных дел Мацуока Ёсукэ ратовал за немедленное нападение на Советский Союз[656].

Выработанная совещанием 28 июня 1941 г. «Программа национальной политики империи в соответствии с изменениями обстановки» стала компромиссом между различными группировками в правительстве, армии и на флоте. В части, касавшейся СССР, в её фундамент легли «Основные принципы национальной обороны» Военного министерства от 13 июня, предполагавшие следование духу Тройственного пакта, невмешательство в советско-германскую войну, тайную подготовку к операциям против СССР и применение силы для окончательного разрешения «северной проблемы» при удачном развитии боевых действий для Третьего рейха. 2 июля император одобрил эту «Программу»[657].

Под «удачным развитием боевых действий» подразумевалось существенное ослабление советских войск на Дальнем Востоке, в Забайкалье и МНР за счёт переброски части сил на Западный ТВД. В проекте решения Генерального штаба на проведение кампании против СССР от 26 июня отмечалось, что в случае уменьшения к первой декаде августа количества советских стрелковых дивизий с 30 до 15, а численности ВВС (2800 боевых самолётов) и танковых войск (2700 танков) – на треть использование армии против СССР становилось возможным уже в сентябре. При этом считалось, что к середине августа боевые действия на советско-германском фронте фактически завершатся[658].

Согласно разработанному в Генштабе графику, 5 июля 1941 г. Ставке следовало издать приказ о проведении первой очереди мобилизации войск, 10 августа окончательно определиться с возможностью начала войны, 29 августа начать боевые действия и завершить их к середине октября. Получив 7 июля санкцию императора, в тот же день Ставка издала приказ о секретной мобилизации 350 000 человек и доведении численности Квантунской армии до 600 000. 16 июля была издана директива о проведении второй волны мобилизации и доведении численности войск в Маньчжурии и Корее до 850 000 человек. Мероприятия по подготовке к войне с СССР получили название «Особые манёвры Квантунской армии» (сокращённо «Кантокуэн»)[659].

В условиях подготовки к нападению на Советский Союз на органы военной разведки всех уровней легли задачи по сбору сведений о ходе боевых действий на советско-германском фронте, потерях и состоянии Красной армии в целом, о численности, дислокации, вооружении, боеготовности войск ДВФ и ЗабВО, их перебросках на Западный ТВД, мобилизационном развёртывании и планах советского командования на Дальнем Востоке и в Забайкалье.

В этой связи уже 22 июня 1941 г. заместитель начальника ГШ потребовал от военных атташе в Великобритании, Германии, Финляндии, Швеции, Венгрии, СССР, Румынии, Италии, Турции и Иране срочно доложить ему состав и дислокацию напавшей на нашу страну немецкой группировки. В течение полутора месяцев для анализа всей стекавшейся информации из Москвы в Берлин был временно командирован помощник военного атташе в СССР подполковник Нага-хама Хидэаки, а для усиления разведки против СССР – подполковники Отиай Такэо в Финляндию, Сакакибара Кадзуо в Болгарию, Ота Умэитиро в Ирак и капитан Като Дзиро в Турцию (последние трое подчинялись ВАТ в Анкаре). Кроме того, берлинская резидентура «Хоси» была усилена офицером советского отдела капитаном Огата Тацуо, который въехал в Германию как дипкурьер и сменил получившего назначение в ИРУ лейтенанта Иномата Дзинъя[660].

Главными источниками информации о ходе боёв на советско-германском фронте стали личные наблюдения военных атташе, сводки ОКВ и Совинформбюро, агентурные материалы польской, финской и эстонской военных разведок. Первые донесения свидетельствовали о скорой победе Германии. Военный атташе в Румынии генерал-майор Фудзицука Сикао докладывал в Генштаб 18 июля 1941 г. на основе наблюдений от двух поездок на фронт о том, что, хотя коммуникации Красной армии не разрушены полностью, тактически она действует весьма неумело. Сутки спустя резидент в Берлине полковник Акикуса Сюн сообщил о восстановлении в СССР института военных комиссаров из-за утраты доверия И.В. Сталина к Красной армии и умелой работы немецкой пропаганды по разложению советских войск. 20 июля военный атташе в Германии генерал-лейтенант