Агнес - Хавьер Пенья

— Но я же не собираюсь уходить из дома, глупышка. — Он слегка взъерошил ей блестящие волосы.

— Не называй меня глупышкой.

— Я же сказал «пышка», глупышка.

Но она ему не поверила.

Возможно, мысль о том, что он собирается ее бросить, пришла в голову Наты из-за старой сказки, которую человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, рассказал ей накануне на сон грядущий. Это была сказка об одном индийце, бродячем торговце, нашедшем на болоте новорожденную малышку, — вокруг нее роились мухи, слоны, купаясь, обдавали ее грязью, в небе реяла хищная птица. Бродячий торговец подобрал хнычущую от голода девочку, но у него не было молока для малышки — он с трудом мог прокормиться сам. И он решил обойти все улицы Варанаси, дом за домом, — попытаться найти бездетную семью, которая возьмет девочку к себе, или хотя бы выпросить немного молока; но все, что он получил в ответ, — хлопанье дверей перед носом и оскорбления. Так что однажды ночью бродячий торговец украл маленькую синюю лодку, положил в нее младенца и отправил ее в самое сердце Ганга.

— А что потом? — спросила Ната, прежде чем заснуть.

— Что?

— Что было потом, папа?

— Я не знаю.

— Как это ты не знаешь?

— На этом сказка обрывается.

— Тогда придумай что-нибудь, папа! У всех сказок бывает конец.

— Нет, Ната, у лучших историй конца нет.

Ната умолкла, погрузившись в раздумья. А потом ее дыхание начало тяжелеть, глаза закрылись, тихо, словно оторвался от ветки осенний лист.

Судя по всему, Нату не слишком огорчило отсутствие у сказки конца — по словам Форета, на следующий день она попросила рассказать ее снова. И на следующий день. И на следующий.

На четвертую ночь к ним присоединилась мать девочки, которую они почти не видели — так много она работала, и, хоть она и выслушала сказку молча, человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, уловил неодобрение на ее лице, столь непохожем на лицо Наты. Буквально все задавались вопросом: в кого же она уродилась, эта девочка?

Когда Ната уснула и родители осторожно закрыли дверь ее комнаты, Анн-Мари с укоризной зашептала:

— Господи, да что ж ты такое ребенку рассказываешь? У тебя что, мозгов не хватает?

— Она все правильно поймет, она же особенная девочка.

— Ей всего шесть лет, незачем мучить ее трагичными историями. Ты очень странно себя ведешь после возвращения из Лос-Анджелеса. Вернулся бы ты лучше в университет, тебе явно не на пользу бездельничать дни напролет.

— Ну да, главное, чтобы мы оба работали и не виделись друг с другом.

Она сделала вид, что не услышала.

— И никакая она не особенная, — сказала она, — самая обычная девочка, жизнерадостная, и я не думаю, что ей вообще нужно знать, как трудно быть девочкой в Индии. Ты отец семейства, у тебя постоянная работа и спокойная, без сюрпризов, жизнь. И это единственное, чего я хочу и для нас, и для дочки. Прими это, и будет тебе счастье.

Как будто он раньше этого не слышал.

По словам Форета, спустя две нецел и после того раз — говора они всей семьей, втроем, отправились в Марракеш. Анн-Мари закрывала филиал предприятия по пошиву одежды, на которое работала, ему же предстояло вернуться к преподаванию не раньше ноября. Нате пришлось прогуливать шкалу; однако оба родителя решили, что поездка в Африку на несколько дней гораздо полезнее дурацких уроков. Правда, оказалось, что во всей Африке девочку заинтересовало только одно: знакомство с черепахой. Мать лишь радовалась, что дочь ведет себя ровно так, как положено девочке.

Порой, забыв о Ванильке, Ната в тайне от всех шепотом на ушко просила человека, которому предстояло стать Луисом Форетом, еще раз рассказать сказку о бродячем торговце. Она уже не спрашивала, что было потом. Она уже приняла отсутствие финала у этой истории. Только спрашивала иногда:

— Папа, ты же меня не оставишь, да?

— Нет, глупышка.

— Не называй меня глупышкой.

И они обнимались.

Человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, вряд ли сумел бы определить, что он чувствовал при этих объятиях, от начала и до конца отношения между ним и Натой были исключительными; он не сумел бы обозначить свои эмоции, сказать, что это было — наслаждение или радость. Нужного слова подобрать он не мог. Но все время думал, что дочка в нем скорее нуждалась, чем любила его. Она была той самой малюткой из болота, для которой требовалось раздобыть молоко, а еще — детское питание и молочные смеси. По словам Форета, это вовсе не означало, что малютка любит опекуна, в действительности он вообще не знал, что такое любовь. Или же это любовь и была, только человек, которому предстояло стать Луисом Форетом, об этом не догадывался.

На следующее утро он объявил Нате, что поведет ее в прекрасные многоцветные сады. Но она все утро проплакала — он так и не понял почему. Даже завтрак на террасе с солеными блинчиками, апельсиновым соком, медом и Ванильной не успокоил ее. Разговаривать она не желала, только молча лила слезы.

— Терпеть не могу, когда ты так себя ведешь, — сказал он ей. — Как же не повезет тому, кто на тебе женится.

— А я замуж и не пойду, — надув губы, ответила Ната.

— Естественно, не пойдешь, потому что никто тебя и не полюбит, плаксу эдакую.

— Тебя тоже никто не любит!

Ты совершенно невыносима, мать твою.

Ната зажала рот рукой, когда он сказал «мать твою». Поль, хозяин отеля, ополоснул блинницу, убрал ее в шкафчик и подсел к ним.

Риад, которым управляли Поль и его жена, Тереза, состоял из четырех номеров на двух этажах и террасы, где они завтракали и где обитала Ванилька. Внизу, где жили хозяева, неустанно журчал, стекая в бассейн, рукотворный ручей. Избежать встреч с Полем и Терезой в любое время дня и ночи было решительно невозможно. Для человека, которому предстояло стать Луисом Форетом и который терпеть не мог притворную сердечность таких ситуаций, вынужденное общение было в тягость. Но такова специфика любого риада. В эпоху туристического бума все они, пройдя через реконструкцию, оказались в собственности европейцев. Марокканцы были слишком бедны, чтобы приобрести подобную собственность, или же слишком богаты, чтобы заинтересоваться столь мелким бизнесом. Поль и Тереза однажды приехали сюда из Ле-Мана отдохнуть и не захотели возвращаться под свинцовое небо севера Франции, предпочли свинцовый зной юга Марокко.

— Не говорите таких слов при девочке, — пожурил его Поль с сильным французским акцентом. — Такая очаровательная малышка! — И он улыбнулся, глядя девочке