Агнес - Хавьер Пенья

Кэти тормознула у заброшенного шинного завода, где качалась на ветру заржавленная вывеска «Пирелли». Указав на вывеску, она заметила:

— «Пирелли» — какая ирония!

— У нас «Мишлен».

Кэти посмотрела на него, и ее взгляд говорил «ох, заткнись» куда лучше слов.

Поженились они стремительно, спустя считаные месяцы после знакомства. Они так спешили заключить брак вовсе не потому, что пылали страстью, просто ей так захотелось, а он, но его словам, не нашел ни единого убедительного аргумента, чтобы отказать.

Теперь же этот союз, странный и неловкий, больше всего напоминал узелок на пальце — на память, чтобы не забыть. Узелок напоминал ему о том, что он любит молодую жену. Или, по крайней мере, о том, что он во всеуслышанье объявил, что любит ее. На свадьбе было много гостей, им дарили подарки, а теперь…

— И что теперь? — Кэти устало склоняется на руль. Она снимает очки и трет глаза, пока роговица не покрывается сеткой крошечных кровеносных сосудов.

… Теперь было не так легко сказать всем, что они ошиблись.

— Что же нам теперь делать? — повторяет Кэти, не получив ответа на первый вопрос.

Так что же им теперь делать? В чем у него нет сомнений, так это в том, что они будут делать потом. Этой ночью они будут заниматься любовью на парковке «Херц» в миланском аэропорту Мальпен-са. Обратный рейс на рассвете, так что они решили сэкономить на отеле в последнюю ночь. Лишних денег у них пока нет: человек, которому предстоит стать Луисом Форетом, в университете пока что на временной ставке, а Кэти бесконечно готовится к конкурсу на вакантную должность. Она вцепится в мягкую обивку заднего сиденья арендованного «фиата-панды», а он войдет в нее сзади, но это уже будет ни к чему, потому что любовь к тому моменту окажется разбита, она сдуется подобно колесу, что напоролось на ограждение кольцевой развязки. Потом они нескотько часов проспят на жестких, крайне неудобных сиденьях, пространство салона наполнится всевозможными запахами: душком завершенного секса, ночными ароматами дыхания и двух тел; атмосфера станет затхлой, но снаружи будет стишком холодно, чтобы опускать стекла.

Если он ее не предупредит. На счету каждая доля секунды. Он прикидывает: грузовик движется со скоростью семьдесят километров в час. Это значит, что менее чем через четыре секунды он сомнет хрупкое тело Кэти.

— Ты ведь не сможешь поменять колесо, да? — спрашивает она.

— Не смогу.

— Боже, за кого я только вышла замуж! — Кэти бьет ладонью по рулю, раздается резкий сухой стук.

— Остается надеяться, что нам кто-нибудь поможет, — говорит он, пока ни один из них не потерял берега.

Машин на шоссе мало; руками они машут нерешительно, никто не останавливается. Человек, которому предстоит стать Луисом Форетом, тогда еще скорее интроверт; Кэти тоже не очень-то расположена к общению с местными жителями.

В Вероне, откуда они выехали, городские автобусы забиты иммигрантами, европеоидная же раса сводится к немногим старушкам с недовольными лицами и сумками на колесиках и к ним двоим. Сейчас они в автобусе, хотят добраться до исторического центра из своего недорогого отеля в пригороде. А несколько раньше покупали картонные автобус ные билеты в ближайшем продуктовом магазине, что напротив бетонного корпуса онкологической клиники. На вывеске магазина в форме большой белой буквы «Т» на темно-синем фоне выведено: salí е tabacchi. Соль и табак.

— Рядом с такими продуктами онкологическая клиника — самое то.

Кэти не смеется. Она уже несколько дней не смеется его шуткам.

В автобусе она шепчет ему на ухо:

— Атмосфера в Вероне какая-то странная.

Родом они из небольшого провинциального городка. Не привыкли к иммигрантам.

— Не атмосфера странная, а мир. Мир здесь не такой, каким ты его знаешь.

— Ах вот оно как? — говорит Кэти. — А то, что я знаю, это что? Венера?

Честно говоря, по словам Форета, начиная с того момента, как они приехали в Италию, Кэти чем-то напоминала ему уроженку Венеры.

Это вовсе не значит, что его раздражает разнообразие. Все необычное поначалу раздражает. Он обнаруживает себя глядящим в пропасть, чего-то опасающимся, причем ему непонятно, чего именно. Но в конце-то концов, говорит он себе, разве не это и означает жизнь? Постоянный страх перед тем, чего мы не понимаем, перед некой опасностью, подстерегающей неизвестно где.

В веронском автобусе делается очевидно, насколько мы незначительны — микроскопическая супружеская пара, до которой абсолютно никому нет никакого дела. Вот и сейчас, когда они стоят под вывеской «Пирелли» и мимо проносятся машины, людям в этих авто нет никакого дела ни до них, ни до их спущенного колеса, ни до их таких мелких проблем. Потому что сами они ничего не знают, однако считают, что знают всё. Припечатывают каждой фразой: «Атмосфера в Вероне странная». Или: «Ты — мужчина моей жизни». Или: «Да, люблю».

В веронском автобусе едет девушка с резкими чертами лица и очень темной кожей, блестящей, как древесина венге. Человек, которому предстоит стать Луисом Форетом, с уверенностью выносит суждение о том, что она из Африканского Рога, эфиопка или сомалийка, хотя его познания в области африканских фенотипов близки к нулю. Она отличается от всех женщин, которых он знал, она худа и намного выше Кэти, сантиметров на пятнадцать, и это заметно даже при том, что она сидит; очень короткие волосы скрыты платком, из-под которого виднеются черные завитки; на ней многоцветная туника; ему нравится, что одежда ее другая, не западная.

Необычное сначала раздражает, но и привлекает, причем в равной степени.

На плече у нее брендовая сумка; кроссовки на ногах тоже известного бренда. Она судорожно сжимает в руке пачку «Уинстона», будто сгорает от нетерпения, желая выскочить из автобуса и выкурить сразу всю пачку. На секунду они встречаются глазами, ее взгляд чрезвычайно серьезен. По словам Форета, взгляд этот не тревожный, а именно что серьезный, как будто она не доверяет людям, как будто и тень ее улыбки влечет за собой риск, грозит опасностью.

Девушка выходит с ними вместе на остановке возле «Арены»; ее появление громким свистом встречают два римлянина в кольчугах и поножах, торчащие перед амфитеатром, чтобы фотографироваться с туристами. Человек, которому предстоит стать Луисом Форетом, не понимает, что они ему говорят, но у него возникает сильное желание броситься на них, повалить на землю, пронзить им тела их же пилумами. Она же не обращает на них ни малейшего внимания и широкими шагами идет вперед, теряясь в улочках старого города. Она движется как газель, говорит он себе, и ему противно думать,