Сны Бонго - Анастасия Игоревна Строкина

«Вот и мы научимся! – мечтали они. – И мы запоём!»

Пусто в осеннем дворе:

Горка грустит,

Скамейка скучает,

А над песочницей ветер качает

Стаю речных

Растревоженных чаек,

Миг – и умчались.

Только качели

Про осень забыли,

Смотрят качели

На облако синее

И всё не верят,

Что кончилось лето:

Столько тепла

В синеве этой,

Столько тепла

В синеве этой.

Мальчик, проходивший мимо, остановился и со всей силы раскачал их. Они поднялись в сторону облака, похожего на птицу. На качельной высоте утиное перо не удержалось и выпорхнуло. «Может, у меня получится и я улечу обратно вверх – туда, откуда я так долго падаю», – подумал Фью. Но нет, он сделал крохотный круг в воздухе и стал снижаться.

Утиное перо падало-падало-падало, пока не приземлилось на что-то жёсткое и пахучее.

«Оу! Да это же пёс! – понял Фью. – Я на спине лохматого бездомного пса!»

Пёс стоял и равнодушно смотрел на небо. Шерсть его, мокрая от дождя, слиплась и висела клочьями, но пса это, кажется, ничуть не заботило. В такие минуты, когда ветер был особенно злым, а дождь – особенно холодным, когда в ранних сумерках почему-то не зажигался ни один фонарь, а прохожие шарахались от него, обычного пса, будто вместо ушей у него выросли рога, а вместо хвоста поднимался огненный столп, – в такие минуты являлся он – его хозяин. Вернее, образ хозяина. И тогда он, совсем прозрачный, точно сделанный из утренней туманной дымки, обнимал своего хвостатого друга – грязного, мокрого, блохастого, – трепал его за ухом и совсем не боялся испачкаться. И тогда пёс снова обретал имя – Мальчик – и подавал хозяину лапу. «Возвращайся домой, – он слышал, – возвращайся домой. Ты найдёшь меня там».

Только всякий раз его лапа проваливалась сквозь прозрачное тело и опускалась на землю. А Мальчик понимал, что дома его никто не ждёт. Люди смотрели на него и никак не могли понять, что же происходит со странным псом – не заболел ли он. И что это за такая собачья болезнь, когда животное ни с того ни с сего поднимает и опускает лапу, поднимает её и снова опускает…

Мальчик бесконечно возвращался в тот день, когда его хозяин утром, как обычно, насыпал ему в миску сухого корма, погладил по голове и закрыл за собой дверь. Пёс поел, поспал, посмотрел в окно, погрыз косточку, расчесал ранку на шее, потянулся, зевнул, ещё поел… И это был последний день его счастливой собачьей жизни. Вечером хозяин не вернулся. И на следующий день не вернулся. А потом пришли люди – они шумели, громко ходили, хлопали дверьми, – невыносимо было их слушать! И Мальчик выбежал из квартиры. Целый день он провёл во дворе, надеясь, что вот-вот появится его хозяин. Но тот так и не появился.

Пёс стоял и смотрел в небо, чувствуя, как холод сучит длинными лапками под кожей. Он стоял и вспоминал, как вдруг на его мокрую шерсть легло пёстрое утиное перо.

Фью поморщился всеми своими щетинками и подумал о родной утке: «На груди у неё пахло гораздо приятнее: чем-то тёплым, мягким, речной сыростью и тиной».

– Фу-у-у-у! – сказало перо.

– Чего это «фу»? – буркнул пёс. – Тоже мне! Важный гость! Подумаешь! Перо! Мокрое утиное перо! Ладно бы из лебедя! Или хоть из дикого гуся!

– Ну, знаешь! – возмутился Фью. – Я вообще-то с утиной груди! И я тут летаю!

– А я вообще-то со двора! И я тут живу! – фыркнул пёс.

Ничего на свете нового

Для большого пса дворового!

Всё уже я повидал:

Дом, и будку, и подвал!

Знал я, что такое ласка.

Знал я, что такое миска,

Полная еды собачьей.

Знал я имя. «Мальчик! Мальчик!» —

Звал меня хозяин старый.

Но хозяина не стало…

Не еда теперь, а крохи,

Искусали злые блохи,

Злые ветры застудили,

Злые снеги завалили.

Только – вот вам пёсье слово! —

Есть и у меня, дворового,

Тихий ангел – не иначе.

Сядет он мне на макушку,

Скажет ласково:

«Послушай, Мальчик, Мальчик,

Всё – к лучшему!»

Пёс сделал несколько шагов и отряхнулся. Со спутанной шерсти упали капли дождя и пёстрое утиное перо.

Фью взметнулся и тихонько лёг на воду. Ему показалось, что это какая-то большая река, полная рыбы, ряски и мелких камешков на дне.

«Бр-р-р! – подумало перо. – Как же холодно! Неужели рыбы под водой не мёрзнут? Эй, рыбы! Что вы там делаете? Караси и щуки! Отзовитесь!»

«Господин Карась! Госпожа Щука! Как же они там? Успели укрыться?» – волновалась утка, переваливаясь с боку на бок в тени старого дерева на обрывистом берегу.

Фью вспомнил то утро, когда началось Великое Поднятие Дна – так это называют местные птицы и рыбы. Об этом событии они слагают легенды и поют песни. После Великого Поднятия Дна у обитателей озера начинается новая жизнь, которая длится несколько поколений – до следующего такого дня. Раз в два или даже три десятилетия люди поднимают со дна всё, что там собирается за долгое время: от подгнивших брёвен и костей умерших животных до… целого велосипеда! После Великого Поднятия Дна вода вздыхает с облегчением, рыбы радостно машут плавниками, а утки вглядываются в озеро: «Как хорошо всё видно! Как светло и прозрачно!»

Фью запомнил здоровенного металлического зверя с длинными щупальцами, который в то утро появился на берегу. Зверь зарычал, запыхтел, поднял щупальца и со скрипом опустил их на илистое дно. Утки, конечно, разлетелись, а вот рыбы… «Господин Карась! Госпожа Щука! Мек-мек!» – кричала с берега утка, но её никто не слышал: слишком шумно было на озере.

Фью видел, как со дна достали что-то белое и круглое.

«Голова! Это чья-то голова! – встрепенулись утки, и с южного берега озера к северному, от дворца – к мосту полетел тревожный утиный крик: – Голова! Голова!»

Это была голова красивой старинной статуи. Несколько веков назад ею любовался хозяин крохотного замка и гости его парка; а утки – прапрапрабабушки и дедушки нынешних – летали над ней и считали её таким же родным существом, каким для Фью стало дерево на обрыве.

«Надо же, – подумал Фью, – выходит, наши утки плавали над головой статуи! А наши рыбы щекотали её плавниками! Каково это: сначала стоять на земле под лучами солнца среди таких же мраморных подруг, наблюдать за нарядными людьми, а потом вдруг раз – и на дне озера! Бр-р-р!»

Как живётся вам, рыбы, в подводной стране?

Что вы видите, рыбы, на дне?

Не бутылка ли там

Из далёких краёв,

Где бредёт по саванне

Семейство слонов?

А в бутылке письмо —

Перевито тесьмой,

А в письме – на чужом языке:

«Бракаки – бракака – бракаке!»

Вдруг

Пиратский сундук

Затаился на дне?

Ждёте древних сокровищ?

А там,

В тишине,

В темноте сундука

Шарит чья-то костлявая

Злая рука:

«Бракаке – бракаки – бракака!»

Ну а может, там камешек сизый лежит:

Это ты его бросил в подводную жизнь,

Или папа твой – в детстве,

Или маленький дед:

Для холодного камешка

Времени нет.

А весёлые рыбы осенней реки

Дразнят камешек:

«Где же твои плавники?

Бракака – бракаке – бракаки!»

Но лежит он и слушает сказки веков,