Сны Бонго - Анастасия Игоревна Строкина

И не надо ему никаких плавников!

Фью даже немного обрадовался, что оказался на воде. Он так соскучился по дому, что готов был потерпеть холод – лишь бы хоть на один взмах крыла снова почувствовать себя водоплавающим. Он слушал медленное предзимнее дыхание воды и думал о своём озере: «Как оно там без меня? Неужели я никогда больше его не увижу? А утка увидит. Весной она вернётся, и сядет на воду, и станет грести лапками: вверх-вниз, вверх-вниз. И прохладная вода, в которой отражается башня с красной крышей, обнимет утиные пёрышки. Заметит ли озеро, что у одной из уток не хватает пера? Красивого пера на груди! Скажет ли оно: «Утка, где же ты летала, что потеряла своё самое прекрасное перо? Самое яркое, самое любимое!»

Вдруг Фью почувствовал тепло. Неожиданное, похожее на тепло летних листьев. А потом услышал громкий голос:

– Ну зачем ты полезла в лужу? Зачем тебе это перо?

«Лужа? – подумал Фью, – выходит, я лежал в луже… и никакие рыбы здесь не живут… А вдруг и моё дорогое Чёрное озеро тоже лужа? Нет! Это невозможно! Я сам видел, как там плавали рыбы! Я даже слышал, как утка разговаривала с ними!»

– А я знаю! Знаю, для чего оно мне! – Девочка в зелёном пальто подняла пёстрое, уставшее от долгого путешествия перо и бережно сжала его в ладонях.

– Я повешу его над кроватью, чтобы летать во сне! – сказала она.

– Да оно же мокрое! – снова раздался громкий голос.

– Я согрею его! – ответила девочка.

– И грязное!

– Я помою его!

В сомкнутых ладонях девочки было темно, но Фью не боялся: он попал в тёплую, нежную темноту, сквозь которую пробивался осенний дневной свет. И так ему стало спокойно – первый раз за долгое время, так стало радостно, как будто к нему вернулась мечта о далёкой южной реке, а может, даже сама эта река подхватила его и понесла к морю.

Он почувствовал, как бьётся сердце девочки – медленнее, чем утиное, но в этом стуке он расслышал мелодию, какая никогда не звучала в груди его родной утки.

«Та-дам, та-дам, та-да-а-ам, – пропел Фью. – Я высохну, стану чистым и научу тебя летать! Потому что перо должно летать, а иначе оно и не перо вовсе. Я расскажу тебе о красивом Чёрном озере и замке, который в нём отражается; о чутком утином сне, о древнем дереве – оно хоть и не птица, но всё равно мне как родственник; я расскажу о доверчивой снежинке, о ветре, о крыше, на которой живет голодное животное; о грустной сосне, о мальчике, ждущем Новый год; о поющих качелях и одиноком псе… И пока я буду рассказывать и учить тебя летать, на землю опустится зима».

Утиное перо,

Упавшее на траву,

Помнит, как наяву,

Полёты и приземления,

Осенние распрощания,

Весенние возвращения,

Звонкий запах воды,

Нежность южного ветра,

Утренний крик утки,

Багряную тишину неба,

Помнит, как с высоты

Розовые кусты

И незабудки

Робки и хрупки.

Рождество. Декабрь

Слон и снег

Африканский слон Бонго шёл по ночной саванне.

Он просто шёл и думал о снеге: слон услышал о нём от болтливых перелётных птиц. «Неужели снег и правда лёгкий и белый? – размышлял слон. – Как пепел горящей травы? Как пух страуса? Как лепестки акации? Для чего он падает с неба? Дождь – чтобы напоить землю. А снег? Чтобы она стала белой? Чтобы она лишилась своего тепла?»

С такими мыслями слон шёл по тёмной саванне. Он шёл слишком долго, и ему даже стало казаться, будто он не идёт, а спит. И это мир проходит мимо него: хрупкая, неудержимая весна, упоительное травяное лето, лёгкая как пух осень и долгая тревожная зима. И все они кружатся над его головой, а он недвижим, спокоен, и его ничего не заботит, и он никуда не спешит.

Мир казался ему огромным, как его предок, слон Чилонгола, который жил в саванне с первых её дней. Луна казалась ему лицом этого предка, земля – его телом, ночной шорох – его ушами, а звёзды – вечными глазами.

Слон часто разговаривал со своим далёким предком, просил защиты у него для себя и многих-многих своих детей, которые, как и он, бродили по саванне. Он просил, чтобы в новом времени года ручьи снова стали реками, чтобы слоновья трава – вкусная, сочная – никогда не истончалась, чтобы за засухой пришли дожди и саванна наполнилась новыми звуками. Слон любил жевать траву и отдыхать в тени баобаба, он любил, когда солнце нагревало его морщинистую кожу и чтобы потом её непременно поливал дождь и обдувал внезапный ветер. Он любил жаркое время года, но мечтал увидеть снег, почувствовать его и понять, для чего тот падает на землю.

И слон шёл, и вся пустынная зимняя саванна шла вместе с ним, весь мир шёл вместе с ним – навстречу невидимому снегу.

Брат за брата

Разъярённый буйвол Зенабу тяжело ступал по ночной саванне.

Его широкие ноздри то становились ещё шире, то сжимались – яростно, быстро.

Его дыхание было таким горячим, что, казалось, ещё немного – и оно превратится в огонь, который поглотит всю саванну, до последней травинки.

Его сердце отяжелело. Оно уже было не сердцем, а огромным камнем. И этот камень ударялся о рёбра, как будто вот-вот вырвется из буйволовой груди, – чёрный, раскалённый, острый.

Буйвол волочил по земле левую заднюю ногу: из неё сочилась кровь. Он хотел бы думать только о боли. Но всё равно думал о брате. О старшем брате. Об одиноком брате. О Дагга-Ду.

Никто не знает, стал Дагга-Ду таким или таким родился. Когда его братья и сёстры всё ещё пили материнское молоко, он уже научился жевать и всё дальше отходил от матери. Он как будто не хотел, чтобы его кормили и защищали. Однажды зимой, когда буйволы собирались в стадо побольше, он сделал всё наоборот и ушёл из своей большой семьи.

С тех пор он один бродил по саванне и ни с кем не делил сочную траву, тёплую воду, нежную тень акации и любимую липкую грязь. Буйволу нравилось лежать в грязи, когда его тело спрятано от мира, и солнце припекает его, и можно ни о чём не думать – ни о том, где найти новое пастбище, ни о назойливых птицах, дни напролёт сидевших на его спине, ни о хитрых львах, которые иногда караулили его – одинокого зверя. Он никогда не мечтал о потомстве, никогда не сражался с другими буйволами за звание самого сильного, самого главного. Он не хотел, чтобы о нём знали. Но всё равно слава о его рогах достигала даже самых дальних пастбищ. И слава та была ненапрасная. За многие годы рога одинокого буйвола сделались такими огромными, такими крепкими, что ни молния, ни брошенный камень не пробили бы их. И конечно, ни один буйвол не смог бы его победить, если бы он пожелал драться. Но он не желал. Его так и прозвали Дагга-Ду – Броневые Рога.

И никто не подходил к нему, никто не решался его беспокоить, потому что всем он казался странным, и это пугало: «Мало ли что у такого на уме? Не зря же Всебуйвол саванны подарил ему такие рога! Значит, когда-то кто-то точно на них окажется. И повиснет безжизненной тушей!»

Но однажды утром случилось странное. Дагга-Ду подошёл к воде: как всегда по утрам, он очень хотел пить. Шершавым языком буйвол зачерпнул воды, потом ещё и ещё – как будто хотел до краёв наполнить влагой своё большое тело. Вдруг в реке он увидел что-то тёмное и тут же замер. «А! Это хитрый нильский крокодил вздумал пообедать старым буйволом», – решил Дагга-Ду и быстро поднял голову, держа наготове острые рога. Но тот,