Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский
Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» читать книгу онлайн
Короткая, но яркая эпоха Горбачева погребена под штампом лихих 90-х: сменившим его правителям этот период отечественной истории неудобен — он порождает сомнения и будит мысль. На Горбачева приклеен ярлык, который одни давно прочли как «могильщик великой державы», а другие — как «великий реформатор», но так или иначе он уже как-то классифицирован и пахнет пылью краеведческого музея.
На самом деле предшествующий ему брежневский «социализм» сегодня мифологизирован, а о спрессовавшемся времени перестройки поколение родившихся в 90-е и позже почти ничего не знает. Извлекая новые смыслы из известных, казалось бы, фактов, автор стремится передать самый дух политической и нравственной революции, которой стала (хотя едва ли сразу была так задумана) горбачевская перестройка.
Загадку Горбачева, который возглавил могущественный СССР, как будто усыпив бдительность избравшего его на должность Политбюро, автор объясняет тем, что примерно до 1988 года он и сам ни за что не догадался бы о той роли, которая была ему отведена в российской и мировой истории.
Потерпела ли перестройка провал? Сегодня кажется так. Но завтра ответ на тот же вопрос будет зависеть от того, была ли она случайным отклонением в российской истории, или очередной попыткой сменить «колею».
В начале 1992 года Горбачев издал книгу «Моя позиция», в которой по горячим следам изложил свое видение в отношении возможности сохранения СССР. Книгу он диктовал стенографистке Ирине Вагиной, а затем вносил правку от руки. Вот текст его послесловия к этой книге
1992
[Архив Горбачев-Фонда]
Осмысливая сделанное, Горбачев последовательно, во многих письменных и устных выступлениях утверждал, что к необходимости политической реформы в 1988 году его подвело то, что в экономике, «несмотря на принятые решения, ничего не менялось», так как ее «тормозили партийные бюрократы на местах». Но к 1988 году в экономике, несмотря на сделанные в 1985–1986 годах антирыночные шаги, благодаря возникновению кооперативов и других форм проявления частной инициативы уже многое и сильно изменилось — этого нельзя было не заметить. Как любил повторять Михаил Сергеевич, «процесс пошел», хотя стихийно и не так, как он сам предполагал. Горбачев, наоборот, сдерживал этот процесс, отказываясь признать законной частную собственность и не решаясь, хотя такие предложения и выдвигались экспертами, на либерализацию цен.
Признавая в конце карьеры и после ее завершения высшую ценность свободы, Горбачев тем не менее не стал либералом — он остался демократом и социал-демократом. Его сдерживала не только необходимость ладить с Политбюро, но и собственный диспозитив, который он сформулировал в одном из выступлений так: «Хоть убейте меня, не могу принять частную собственность на землю — не могу зачеркнуть своего деда-коллективизатора».
Приставка «социал» — назови это хоть «заботой о трудящихся», хоть как-то еще — мешала ему решиться и на либерализацию цен, без чего столь насущная рыночная реформа просто не могла состояться. Это он ее «тормозил», а не «партийные бюрократы не местах» — те, наоборот, вместе с «комсомольцами» к 1988 году уже начали «заниматься бизнесом» и вполне по-рыночному растаскивать бывшую общенародную собственность.
Горбачев решительно двигался именно к демократии и очень, слишком нерешительно — к рынку, а другие акторы реформ, в первую очередь интеллигенция, разделяли его надежду, что демократия каким-то образом реформирует экономику сама собой — не наоборот, на что затем столь же ошибочно сделала ставку команда Ельцина.
Печка — транспорт для транзита
Авторы изданной в 2021 году коллективной монографии «Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя» начинают с критики теории «транзита». Реформаторы 90-х (не исключая, по-видимому, и Горбачева, ставшего к этому времени социал-демократом) вполне в русле идей Фукуямы были убеждены, что построение либерального и демократического общества — единственная альтернатива «коммунизму», причем, прислушиваясь к советам западных консультантов, постсоветские государства якобы получали «преимущества догоняющего развития». К Западу нельзя было не прислушаться, так как это было условием предоставления спасительных кредитов.
Идея транзита был привлекательна в своей простоте, наглядности и едва ли не автоматическим характером ее реализации, она соответствовала и известным архетипическим чертам русского человека, выраженным в сказке о Емеле: он сидит на печи, а та его везет — «по щучьему веленью». Однако более или менее прямая имплантация западных институтов оказалась возможной лишь там, где сохранились докоммунистические традиции (в Прибалтике и странах Восточной Европы), а в большинстве постсоветских стран возникли лишь карго-демократия и карго-правовое государство.
Авторы сборника указывают на внутреннее противоречие всякой радикальной реформы: она нуждается в сильном государстве, чтобы проводить ее в жизнь, но она же и ослабляет государство, входя в противоречие с интересами его правящей верхушки и бюрократии: «Либерализация требует эффективного правопорядка, в противном случае открытые ею возможности будут „приватизированы“ узкими группами интересов. Однако борьба за состоятельность государства оборачивается подчас формированием таких институтов, которые не способствуют, а эффективно препятствуют реформам. Они либо оказываются слишком ригидны и репрессивны, либо формируют ловушку „ранних победителей“, не заинтересованных в продолжении реформ».
Реформа всегда создает некоторый хаос. Без структур, которые можно назвать также изобретенным в нынешнем хронотопе словом «скрепы», обществу угрожает потеря идентичности, политическое самоубийство. Но те же «скрепы» стреноживают акторов в плане продолжения реформ.
Часто обсуждается и гипотетическая возможность «китайского пути», по которому якобы мог бы пойти, оставляя в неприкосновенности политический каркас «социализма», проживи он дольше, Юрий Андропов. Но, не говоря уже о том, что русские — не китайцы (а в китайских сказках нет щуки и дурачка Емели), Горбачев не мог, оставаясь демократом, свернуть на «китайский путь», требующий рано или поздно жесткого принуждения.
Горбачев посетил Китай перед I Съездом народных депутатов в мае 1989 года. Когда его самолет подлетал к Пекину, делегации сообщили, что церемония встречи состоится на аэродроме, так как центральная площадь столицы Тяньаньмэнь была блокирована протестующими студентами и интеллигенцией. Часть протестующих, как было известно Горбачеву, была возмущена ухудшением экономического положения в процессе начатых в 1978 году экономических реформ Дэн Сяопина, другая требовала от руководства КПК политических прав, ссылаясь в том числе на опыт горбачевской перестройки.
Массовые выступления на Тяньаньмэнь были жестоко подавлены вскоре после завершения визита Горбачева — 4 июня 1989 года. Число погибших было засекречено, но, по разным оценкам, оно варьируется от нескольких сотен до нескольких тысяч человек, не считая раненых. Такой путь Горбачев считал неприемлемым, как и «модель Пиночета», которому в то время приписывался успех экономических реформ в Чили после свержения в 1973 году Сальвадора Альенде, ориентировавшегося на социалистическую модель экономики, ареста и казни многих его сторонников. Проблема Горбачева состояла в том, что он не был диктатором и не хотел им становиться.
В 1988 году он просто не знал, что еще сделать с «социалистической экономикой», а к политической реформе его подталкивала ее собственная логика и недовольство ею номенклатуры, которая, консолидировавшись, могла его и «поскидать» (надо было всегда помнить опыт Хрущева, отмечает Горбачев). Опять же — что такое «политическая реформа», где граница между ней и рутинными политическими действиями (например, изменением персонального состава Политбюро)? Что значит в его признании слово «сначала» — а когда началось «потом»?
Перелом произошел в марте 1988 года и был спровоцирован противниками политических реформ, когда их усилиями в «Советской России» было опубликовано письмо Нины Андреевой, «прорабы перестройки» в лице советской интеллигенции прижали уши, а Горбачев взял двухнедельную паузу, оценивая ресурсы свои и
