Время скитальцев - Мария Чернышова

А это значит, еще пару недель без возможности работать в Башне, без книг и без приличной ванны. Тоскливая перспектива.

«А вообще, Джез, твоя кузина в свои почтенные тридцать восемь лет сидит под деревом на забытом Благими склоне и ждет, пока не наступит ночь и твоя земля не явит мерзость из чрева своего…»

Нет, это она уж точно не напишет. Только сомнительной славы ловца тварей ей недоставало к ее и без того богатой и разносторонней репутации. Джез обожает такие истории, он обязательно выспросит подробности и превратит незначительный эпизод в невесть какую байку. Лучше промолчать.

Солнце ушло. Вечер наступал, ясный и неотвратимый.

— Куда они могли отправиться? — едва различимо пробормотал Вейтц.

— Что⁈ — рассеянно отозвался Томмазо, с трудом отрывая вгляд от земли, камней и пропыленной придорожной травы. — Не отвлекайся. Она должна быть где-то здесь. Не могла же…

— Далась мне твоя бумажка! — рявкнул Вейтц. — Зад ей подотри, когда найдешь!

Томмазо удивленно взглянул на щитоносца.

— Разве ты не сам вызвался вернуться со мной? Что ж теперь бесишься?

— Я вызвался сопровождать тебя, недотепа, — надменно возразил Вейтц. — Стеречь твою унылую рожу. А свитки свои сам ищи. Не отыщешь — выпорют, как галерника. То-то будет забава… Давай-давай, пырься в землю!

И он встал на стременах, впиваясь взглядом в поросшие лесом склоны.

Томмазо закусил губу. Поведение Вейтца настораживало и бесило, но сейчас его куда больше заботила судьба свитка. Кожаный футляр словно провалился сквозь эту жесткую потрескавшуюся землю прямо в огненные глубины Бездны.

Отчаяние Томмазо возрастало с каждой минутой. В том, что его высекут, он не сомневался: в школе Каррано новициев секли методично, с дотошностью соотнося тяжесть проступка и количество розог, пока каждый не начинал понимать, что состояние его спины напрямую зависит от его собственной разумности и осмотрительности. А еще Томмазо знал, что плетки не вынесет: боли он боялся ужасно, еще с той глупой и дикой, добанковской жизни.

Как он мог потерять бумаги? Как⁈ Он, считавшийся образцовым учеником⁈

Шея задеревенела. От жары, усталости и головной боли ломило виски. Солнце ушло, и длинные мягкие тени протянулись по дороге, затрудняя и без того безнадежные поиски. Томмазо свешивался с седла, шевеля палкой лопухи на обочине и поднимая ветки акации, но тщетно.

— Все, — внезапно сказал Вейтц. — Приползли.

Несмотря на поглощенность своим занятием, Томмазо уловил в его голосе расстроенные нотки. Он выпрямился и осмотрелся.

Прямо над ними высился черный межевой столб. Они добрались до того самого места, где днем встретились с Саламандрой. Дальше искать смысла не было, а значит, плетей не миновать. Томмазо был готов разрыдаться.

— И что, — едва сумел пробормотать он. — Повернем назад?

Вейтц снова привстал в седле, дернул плечом и внезапно с шумом, по-собачьи, принюхался.

— Чуешь, сморчок? Паленым несет. Где-то близко люди.

Томмазо и сам уже ощущал отчетливую вонь. Откуда-то из-за пригорка подымалась струйка дыма. Кто жжет костры в такую жарищу?

— Давай-ка проедемся подале, — неожиданно мирным тоном предложил Вейтц. — Может, добудем ужин себе. И кони устали. И кто знает, вдруг это те, кто там живут, подобрали твои долбанные бумаги?

Томмазо было все равно, куда идти. Плети никуда не денутся. Годился любой повод оттянуть неизбежное.

— Давай, — пробормотал он, и щитоносец торопливо пнул своего жеребца пятками, заставляя взбираться по склону.

Дом под плоской соломенной кровлей прятался в тени апельсинового дерева и казался полностью безлюдным. Двери и окна были открыты настежь. Просторный двор с каменным колодезным кругом посередке испещряли следы подкованных конских копыт, в колоде для скота запеклась грязевая корка. Вокруг стояла душная вечерняя тишина. Где-то звенела назойливая оса.

Вонь ощущалась гуще, но дым исчез. Казалось, где-то поблизости недавно жарили мясо, и оно попалось, как говорится, с душком. С сильным таким, аж до тошноты.

Вейтц досадливо поморщился, толкнув стоящее на краю колодца ведро.

— Э! — крикнул он. — Селяне⁈

Ответом была все та же тишина. Вейтц спешился и, важно держа ладонь на рукояти ножа, прошел к раскрытой двери. Повел носом.

— Во уксусом-то прет, — заметил он и, стукнув по дверному косяку в знак приветствия, шагнул в дом.

Томмазо остался в седле. Отчего-то этот мирный деревенский домик настораживал. Зачем Вейтц полез внутрь⁈ Ну как сейчас появятся местные, засучат рукава да и покажут заезжим, как шастать без спросу по усадьбе. А то ведь и вилы возьмут…

В его деревне чужакам не радовались. Вряд ли здесь иначе.

Словно подтверждая его подозрения, где-то заскрипела калитка, и послышалось клацанье. Томмазо брезгливо поморщился: он прекрасно знал этот звук. Так клацает гнилыми зубами бедность. Сандалии-стукалки с подошвами из коры медной пинии и веревочными завязками надевали только полные нищеброды, кому не по карману были приличные сандалии из бычьей или свиной кожи, не говоря уже о более добротной обуви. Ниже падать было некуда — босиком в Тормаре рискнул бы бродить лишь полный идиот.

Такое убожество носили родители Томмазо, его братья и сестры, вся его родня. Носил и он сам до того невероятного дня, за который он каждое утро и вечер возносил благодарные молитвы всем Девяти.

Звук бесил, как бесит скрежет железа по стеклу.

Из-за дома показалась грузная женщина в домотканой серой одежде. Юбки были поддернуты и подвязаны передником, как всегда делают простолюдинки, отправляясь на работу в поле, так что взору Томмазо предстали толстые икры и тяжелые ступни с синими линиями вздутых вен. Рукава сорочки были подвернуты, обнажая сильные обветренные руки. В левой женщина держала лопату, в правой — здоровенный кол для подвязки лоз, которым упиралась в землю, словно посошком. Она шла медленно, словно вконец взопрев от тяжкого труда.

— Вейтц! — громким шепотом воззвал Томмазо. — Вейтц, вылазь немедля!

Вторя его словам, конь щитоносца топнул копытом и заржал. Женщина подняла голову.

— Вы еще кто такие? — недовольно произнесла она. — Чего надобно⁈

— Мы… мы… водички, — пробормотал Томмазо, — Попить…

Из дома показался Вейтц. В руке он держал ломоть лепешки и ожесточенно работал челюстями.

— Водички попить⁈ — взревела женщина. — А ну пошли прочь, ворье!

Кол поднялся и со свистом рассек пустоту у виска Томмазо. Тот чудом успел увернуться — видать, взыграла память об отцовских оплеухах.

— Тише, бабка! Тише! — завопил Вейтц. — Я просто зашел посмотреть, не случилось ли чего!