Напарник обмену и возврату не подлежит - Лена Тулинова

***

Эрманика Ферра снова посмотрела на календарь, чтобы убедиться, что Пасха уже скоро. Слишком скоро! А ещё ничего не готово. Хоть бы Везунчик принёс что-нибудь полезное в копилку компромата на Сеньо! Тогда всё сложится отличным образом.

– Пасха уже меньше, чем через две недели, – сказала Дженна за ужином. – Если бы я была дома, наготовила бы много вкусного. Панеттоне, сырный пирог, запечённое мясо… Может быть, я уже могу вернуться в Понто-Виэсту?

– Побудьте здесь ещё немного, – взмолилась Ферра. – Иначе я буду сходить с ума, думая, как вы там.

– А я схожу с ума, гадая, не нашлись ли мои ребятки, – возразила Дженна. – Особенно если найдётся только Альтео. Что тогда? Его ведь сдадут в приют! Он ведь маленький, несамостоятельный.

Сегодня с утра Ферра поговорила с Леоной Аурелией насчёт состояния камы ди Маджио.

– Скорее всего, если вы ей расскажете о произошедшем, она опять об этом забудет, – сказала психолог. – Этот цикл так просто не прервать. Её мозг всячески избегает самого страшного. И вы ничего нахрапом не сделаете – двадцать лет прошло в таком режиме.

– Так мне избегать таких бесед с нею? – спросила Ферра.

– А вам так хочется разрушить её и без того хрупкую психику до основания, с гарантией, что уже ничто не восстановится? – спросила Нетте-Дженца. – Для чего вам это?

– Я хочу рассказать ей о том, что Альтео был со мной много лет, – сказала Ферра, – может быть, это наведёт её на мысли о том, что произошло с самим Альтео в его детстве, отчего ему стал являться Лаэртэ.

– Не забудьте пояснить, что Альтео у вас был фантомный. Как и Лаэртэ у него, – с нажимом сказала Леона. – Я бы даже несколько раз об этом упомянула, кама Ферра. Хотя нет, если честно – я бы не стала заводить этот разговор.

– Вы не считаете, что ей стоит выйти их этого цикла? Хотя бы дожить, что осталось, в ясном сознании. Она даже может успеть чему-то порадоваться, – не очень-то уверенно спросила Эрманика.

– Как мозгоправ, я согласна: ясное сознание важно. Но как человек, Эрманика, я боюсь что-то советовать. Сможет ли пожилая женщина порадоваться чему бы то ни было и захочет ли жить дальше? Быть может, вам лучше привести её ко мне на приём. Кроме участка, я принимаю вот здесь, – Леона Аурелия написала адрес. – Вам сделаю скидку. Но…

– Не думаете, что ей останется хоть что-то, чему радоваться, да? – проницательно спросила Ферра.

– Думаю, что вы нуждаетесь в ней, даже больше, чем она в вас. Дженна ди Маджио первая, кого вы захотели не просто впустить в свой дом, а приютить, сделать частью своей жизни. Что ж, это хорошо и похвально, но теперь вам, видимо, хочется больше.

– Хочу, чтобы её кошмар прекратился. Это яд, смешанный с надеждой, отчего он не перестаёт быть ядом. Каждый раз ей приходится заново переживать потерю и надеяться, что семья жива, и бог знает, сколько раз она там, в полиции Понто-Виэсты, слышала об их смерти. При этом, Леона, иногда она помнит меня, иногда нет, но всегда относится ко мне так тепло, словно я часть её семьи. И это тепло, оно делает мне больно, но заставляет чувствовать себя живой.

– Приводите, приводите Дженну ко мне, – вздохнув, сказала Нетте-Дженца. – Завтра, восьмого апреля. Я посмотрю, что можно сделать.

Такой вот у них этим утром был разговор. А этот вечер следовало потратить на уговоры Дженны.

– Хотите посидеть со мной на заднем дворе? – спросила Ферра. – Я там поставила скамеечку. Вечер тёплый, возьмём туда чай, если хотите, и посидим вдвоём. Конечно, морем и не пахнет, но зато зацветает абрикос.

– Что у тебя там? Могила любимой собаки? – спросила Дженна. – Я видела, как ты разговариваешь с землёй под тем деревом.

– Видите, ли Дженна, – сказала Ферра решительно. – Там могила, но не собаки. Это кенотаф.

– Пустая могила? Но чья? Выглядит очень маленькой, – сказала Дженна, оглядывая крошечный холмик, поросший юной травой.

– Моего… нет, нашего Альтео, – усаживаясь на скамеечку, произнесла Ферра. – Выслушайте меня, Дженна. Дело в том, что ваша трагедия произошла не несколько дней назад. Прошло двадцать лет.

Кама ди Маджио помолчала, подумала, покусала губы, стоя возле старого абрикосового дерева, а потом выговорила с явным затруднением:

– Эрманика, девочка… А ты уже… Ты не говорила мне этого раньше? Один или несколько раз?

– Н-нет, такой беседы у нас ещё не было, – покачала головой Ферра.

– Хорошо. На минуту мне показалось, что я знаю это место. Этот холмик, дерево и дом… И тебя как будто вижу не впервые. Но мы же знакомы дня два, три, как я приехала в Ситтарину, чтобы добиться правды? Так?

– Нет, Дженна. Вам не кажется. Ваш разум двадцать лет отказывался принимать ту правду, которую вы узнали через несколько дней после того, как потеряли семью.

– Двадцать лет, – прошептала Дженна. – Это многое объясняет, – сказала она после небольшой паузы. – Да, многое объясняет. Но и многое меняет, ведь так?

– Да, пожалуй, – сказала Ферра, немного сбитая с толку тем, что всё получается как-то слишком просто. – Не пугайтесь, Дженна, я всё расскажу по порядку. Вы помните Лаэртэ?

Дженна села на землю возле скамейки, уставившись куда-то в пространство. Всё-таки она не была в порядке. Просто медленно осознавала всё по порядку, проживала те двадцать лет, за которые не осознавала себя.

– Я помню Лаэртэ, – сказала кама ди Маджио только губами, сухими, потрескавшимися, бледными. – Я помню, как Альтео однажды попросил поставить ему стул и тарелку, и до конца ужина они стояли в неприкосновенности.

– Когда я была маленькой, мы пели с бабушкой про ласточку, – сказала Эрманика. – Мы тогда снимали маленький домик в Понто-Виэсте, и вот…

Она вынула из кармана жакета свернутую в трубку тонкую тетрадь.

– Маленькая девочка и кама в жёлтом платье сидели на крыльце пристройки к дому старого кама Грегорио и пели «Мамма ла рондинелла». Красивая песня, – прочитала Дженна, щурясь в сумерках, хотя Ферра и подсветила текст кончиками пальцев. – Лаэртэ сказал, что мы должны узнать слова и спеть её вдвоём.