Мороз.К.О. - мэр Елкино - Лина Коваль

— Что случилось?

— Во-о-т!..

Как идиот, пялюсь в зеркало. Приглядываюсь. Ничего не вижу.

— Что?

— Я уродина, Костя!.. — разводит руками.

Изумленно смотрю на нее.

Она… кто?

Вроде Ника Солнцева все та же: огромные раскосые глаза, теперь только зареванные, узкое симпатичное личико, пухлые дрожащие губы, изящная тонкая шея. Дальше идет моя футболка, но под ней там вообще все охренительно. И сверху, и снизу.

Ноги — отвал башки. Любые сапоги на таких — шлюшьи.

— Ты «Тома и Джерри» опять хряпнула? — оглядываюсь по сторонам в поисках посуды.

— Ты совсем? — злится и пыхтит. — Вообще ничего не видишь?..

— Что?

— Вот!.. — опять в зеркало.

— И что там?

— Круги под глазами!.. Как у суриката!

— Я думал, так надо…

Она еще больше рыдает.

— А кожа? — ведет пальцем по щеке. — Как у крокодила.

Вытягиваю руку. Крокодилов не трогал, но у Ники кожа бархатная. И на вкус сладкая.

— И вообще, я четыре дня моюсь шампунем.

— Я тоже. А надо чем?

— С углем!.. Шампунем с углем, Костя!

— Так, девочка моя, — обрубаю командным голосом. — Давай успокаивайся. Напридумывала себе глупостей, и сама с ума сходишь. И меня сводишь.

Тяну футболку наверх и отбрасываю в сторону. Подхватив за талию, усаживаю Нику на стиральную машинку и убираю волосы за плечи. Соски от холода твердеют, но я ведь не животное — тыльной стороной ладони вытираю слезы, а потом обхватываю узенькое лицо и целую распухшие губы. На грудь только посматриваю, грустно вздыхая.

— Ты красавица, Ника. Даже не думай!..

Улыбаюсь, когда она совершенно неинтеллигентно шмыгает носом. Видит, куда упирается мой взгляд, и хмурится.

— Мне домой надо. Там у меня шампунь и все для лица: патчи, и сыворотка, и энзимная крем-пудра.

— Стоп-стоп-стоп. Это все ты на лицо свое мажешь?..

Для сравнения веду указательным пальцем по влажной щеке, а затем им же аккуратно очерчиваю холмик груди. Чисто ради эксперимента.

Одинаково, блядь!.. И к чему это косметическое меню из мишленовского ресторана?..

— Костя! — психует Скальпель, убирая мою руку. — Я домой поеду.

— Давай купим все, что нужно.

Она смотрит на меня снисходительно, как на таксиста в курортном городе, у которого свой бизнес, а извоз чисто ради удовольствия.

— Домой поеду, Костя.

Я прикидываю в голове варианты.

А вдруг не вернется?.. Такой расклад мне не нравится.

— Все вместе в город поедем. Возьмем все, что нужно, говорю. Хоть газелью обратно притараканим. — решаю, снова опуская взгляд на манящую грудь. — А сейчас — мыться!

Подхватываю малышку и оттаскиваю в душевую кабину. Попутно снова целую. Губы, шею, ключицы. Врубаю воду на ощупь и, заталкивая в рот упругий сосок, тяну руки к трепещущей от предвкушения ширинке.

О, да…

— Презерватив, Костя, — стонет Ника в потолок. — Без презерватива я не буду… Учти.

— Блядь!.. — восхищенно-взбешенно хриплю.

Сука-а. Чудо мое! Солнцева!..

Хоть бы курсы продавала… Я бы Аньку свою к ней отправил!

Глава 24. О, машаллах!

— Это тебе, — передаю один из двух стаканчиков с картонной подложки.

— Спасибо, Ника, — тихо произносит Костя и отворачивается.

Придерживая пальто Снегурочки, забираюсь в джип и приглаживаю взъерошенные волосы.

Моя «Мазда» за несколько новогодних дней превратилась в объемный сугроб. Да и сомневаюсь, что мы бы поместились там всей дружной компанией.

Слишком уж нас много…

Хмурый, раздраженный нашей утренней ссорой Костя отпивает кофе, одной рукой управляясь с автомобилем. Резво выезжает со стоянки автозаправки, расположенной недалеко от города, и глаз не сводит с дороги.

За рулем своего зеленого трактора Мороз смотрится… как бы сказала моя Катька — «ебабельно».

Ебабельно! Ха-ха!..

Слово дурацкое, но Константину Олеговичу очень даже подходит. Даже в его тридцать один.

Украдкой рассматриваю широкие плечи, светлую щетину на загорелом, невозмутимом лице и голубые, полупрозрачные глаза в обрамлении черных ресниц.

Его пальцы так уверенно сжимают руль…

Откуда он такой взялся в моей жизни?

Неудивительно, что ты влюбилась, Ника. Вляпалась что надо. На полной скорости… сразу в сарай.

Вздыхаю грустно. Ноль процентов осуждения, сто процентов понимания.

Мы всю ночь спали в обнимку и проснулись уже как два суриката, а не один. Оба с кругами под глазами, потому что страшно не выспались. Оказывается, у нас с Костей общий баг — мы не можем заснуть, когда рядом.

Первая ночь, первая ссора, которая случилась все из-за той же барсетки.

Ну что я сделаю, если она мне не нравится?

Я хотела как лучше! Правда!..

Ну ладно-ладно…

Это чисто женское — я хотела как лучше… для меня.

Пока мой прекрасный мэр принимал душ (сегодня в одиночку), я решила побыть Меланией Трамп и провести ребрендинг его политического образа, а именно переложила все вещи, включая документы, ключи и бумажник, в подаренную мной черную сумку, а коричневую старомодную нечисть выбросила в урну.

Надо сказать, Костя меня удивил…

Осознав содеянное мной преступление против его мужских личных границ, он посмотрел на меня так, будто я испортила ему жизнь и.. молча спас свою любимицу из цепких мусорных лап. Убрал ее в шкаф и до сих пор со мной не разговаривал.

Чтобы хоть как-то отвлечься, оборачиваюсь.

Левка, кажется, навечно прилип к телефону. Все утро лыбится, будто у них в школе каникулы продлили. Тигруся сонно закатывает глаза, потому что вот-вот уснет, а я осторожно сжимаю свой капучино, закусываю нижнюю губу и тихонько посмеиваюсь.

— Что? — Костя поворачивается и, кажется, чуть-чуть оттаивает.

— Мы похожи на Миллеров! До меня только дошло.

— На кого?

— «Мы Миллеры». Фильм такой. Смотрел?

— Не припомню, — бурчит.

Опускаю шутку про влияние возраста на память. Так мы вряд ли помиримся.

— Боже!.. Мы на самом деле в чем-то на них похожи. Только будто взрослый мужик, подросток и… девушка легкого поведения, — склоняюсь, кивая на свой костюм, — везут продавать армянского мальчика на границу.

— А, вспомнил…

Запрокинув голову, хохочу. Костя тоже смеется — не выдерживает.

Мое обеспокоенное сердце вдруг успокаивается. Кажется, отошел. Я склоняюсь и ласково целую небритую, грубую щеку. Млею от счастья. Губы покалывает, но это такое приятное чувство, что снова касаюсь серьезного лица, а затем виновато упираюсь лбом в светлый пуховик.

— Извини меня, — шепчу, потому