Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. Велимира Хлебникова. Выпуск третий - Альманах Российский колокол

жаждет рот.

«О, сладкая мелодия любви…»

О, сладкая мелодия любви…

Её пастух по имени Джованни.

И пылкий взгляд её от Пана пани…

Божественной водой фонтан Треви

Роняет пламени безумное желанье

Грехопаденьем водяной струи,

И солнца луч, натянутый струной

По брызгам Рима, помнящим Египет,

И колокол, чей звон полуднем выпит,

И снег, средь марта пахнущий весной,

Что лепестками роз на раны сыплет,

Их заживляя солнечной слюной.

Порой любовь – кургузый сюртучок

На княжеском безумье Идиота.

Резвится в ней купецкая босота,

И, как случайно тренькнувший сверчок,

На нотном стане ею плачет нота,

От одиночества кусая кулачок.

Мука́ любви ещё жива в помоле,

Уйдя глухой тоской в бутылку водки.

Её сраженья не питают сводки,

Она, как перепаханное поле,

В гектарах прячет убранные сотки,

Зерно прощанья унося в подоле.

У выкуренной страсти пепла нет.

Безумцев ничему не учат годы.

В её Нью-Йорке статуи Свободы

В прошедшей жизни не было и нет,

Она, как оправдание ухода,

Уплачена Харону за билет.

Любовь – противоядие чумы,

Оправдывая тел нагую бренность,

Вечна, собой оправдывая бедность.

Она несёт безумие в умы,

Цыганщина, вернувшая оседлость

В кибитки счастья на дорогах тьмы.

Обращение к самому себе

Вы уверены точно, что вы – человек?

Состоявшийся, не состоящий…

Есть у времени ход, есть у времени бег,

Есть условно живые и павшие.

У миров параллельных – по Б-гу на мир,

По Торе, по Корану, по Библии,

Упражненья ума. С ними паства и клир,

И свой путь – от рожденья к погибели.

На скрижалях у времени списки имён,

Как на стенде «Их ищет милиция».

Кто-то слаб, кто-то слабостью этой силён,

Но с кружками монет под ресницами.

Человек не беззвучен! Где правда – там ложь,

В ком-то рвутся из обручей клятвы…

Нету счастья по принципу «вынь да положь»,

Урожая – без сева и жатвы.

Братья Б-га – Платон, Аристотель, Рамбам,

Толкователи их толкователей –

Словно пыль, что внимает священным следам,

Их апостолы – их же предатели.

Вы уверены в том, что остались собой,

Распадаясь на годы, недели и сутки,

Что не замысел Б-жий привёл на убой

Ваши мысли и ваши желудки?

Каково это – быть и водой, и песком,

И белком, и душой забубённой,

Светлой радостью мира и смертной тоской,

И рекой, и канатом паромным?..

Своей краткостью разом длинноты убить,

Совершая сеппуку японцем…

И, чтоб в той темноте, что настанет, светить,

Погасить утомлённое солнце.

«Опустила глаза природа…»

Опустила глаза природа,

Покраснев от стыда за нас,

Не дробит углекислый газ

До насущного кислорода.

И по формуле «даждь нам днесь»

Б-г не делит пайки надежды.

Заболел ангелочек нежный,

Возложив на дыханье крест.

Не спешит просыпаться день,

Вновь минуты в часах хромают…

И по клеткам тела убивает

Равнодушия Б-жьего тлен.

Как хурма, вяжет мысли жара,

И тоска пьётся мёртвой водою…

Уезжают на скорых изгои,

Нас штрафуют за жизнь мусора.

И классическим синим огнём

Выгорает любовь к апельсинам.

Юных тел загорелые спины

Неоправданно пепельны в нём.

Где-то сгинули мор и война,

На костры не возводятся ведьмы.

Мир своим изобилием предан,

Его кровь на стекле холодна.

Я не верю в настигшую месть

И в тупое всесилие буден…

Мы, наверное, всё-таки будем,

Коль мы в жизни действительно есть.

Рождённые в конце сороковых…

Всю молодость я прожил автостопом

На родине, которая мне мать.

Я сорок лучших лет засунул в жопу,

И их сегодня трудно высирать.

Мне очень трудно внукам объяснить,

Что воровство гражданству не преграда,

Что в этом мире можно просто жить,

В поклонах не отклячивая зада.

Я, как старьёвщик, мелочил в судьбе,

Всё думая: зачем мне это надо?

Я видел сокровенное в горбе,

Доступном лишь для внутреннего взгляда.

Там обретался мудрый неразбой

И рабского почтенья осторожность…

И страх – хоть на мгновенье быть собой.

И правоты жандармской непреложность.

В моей браваде, отдающей потом,

Я жил покорностью, целующей взасос

Все сорок лет скрывающую жопу,

Что в эту жизнь из жизни той принёс.

И, почти честно, исповедуясь Ему

В стихах брутальных, с наглостью пророчьей

Я ясным днём ночной покров сниму

С чужих сорокалетий белой ночи.

И в старости, свернувшейся клубком,

Мгновенья, как брильянты, берегущей,

Все сорок лет я вспомню целиком

Как то, что было в этой жизни лучшим.

Тридцать лет эмиграции

(Наша дата – 24 июля 1990 года)

Мы в девяностом каплями дождя

Обрушились на древнюю пустыню,

Полжизни грешной до нуля сведя,

Мы пылью лагерной послушно гнули спину,

Понурив голову, как шляпку у гвоздя.

Рабами вновь, свободу искалечив,

Мы стали жить детьми и для детей.

В нас иудейские вдруг запылали свечи,

Мы пили воду жизни из горстей

Господней славы и библейской речи.

В бег тараканий не загнав дела,

Не вклинились в Америку с Канадой.