Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов

Евгений Владимирович род. 23 сентября 1950 в селе Хавки Тульской области, умер 27 апреля 2014 в городе Венёв Тульской области. Член СПР с 1999 года. В 1972 г. после окончания строительного факультета Тульского политехнического института приехал на Урал, работал в строительных организациях и на заводах ЖБИ Красноуральска, Лесного, Нижнего Тагила (мастер, начальник цеха, главный технолог, главный инженер, директор завода). С 1986 г. занимался педагогической деятельностью, преподавал в филиалах МИСИ и УПИ. В 1991–1992 гг. участвовал в создании Нижнетагильского молодёжного муниципального театра. В литературе с 1980 г., публиковался с 1981 г. Был членом правления екатеринбургского отделения СПР с 2000 по 2008 годы. С 1991 г. занимался литературной педагогикой. Член жюри более 20 городских, областных, региональных и всероссийских литературных фестивалей и конкурсов, в том числе – Всероссийской премии им. П.П. Бажова. Один из инициаторов Всеуральского и Всероссийского совещаний молодых писателей в Нижнем Тагиле в 2001 и 2005 годах. Создатель литературного явления, получившего название «Нижнетагильская поэтическая школа». Его ученики Алексей Сальников, Ольга Мехоношина, Екатерина Симонова, Наталия Стародубцева, Елена Сун-цова, Татьяна Титова, Елена Баянгулова, Руслан Комадей, Вита Корнева. Лауреат Всероссийской премии «ЛитератуРРентген-2005» за вклад в развитие актуальной поэзии. Публиковался в Италии, США, Германии и др. странах, в журналах «Воздух», «Крещатик», «Знамя», «Урал» и «Уральская новь». В 2008 г. уехал из Нижнего Тагила на родину в город Венёв, где восстанавливал храм и писал свои последние стихи. Отпевал Евгения Владимировича в этом храме его сын Илья, православный священник. К 65-летию Туренко в Екатеринбурге были проведены Туренковские чтения и учреждена Премия имени Е.В. Туренко.

Евгений Туренко, поэт и педагог, умер в 14-м году, а я до сих пор наблюдаю: как меж этими ипостасями изменяется равновесие сил. Т. е. как недавно узнавшие о Туренко формируют себе облик его.

Педагог – тот, кто не оставляет следов. Поэт – видимо, только следы. Равновесие не меняется: ученику не оставить себя, иначе он не станет собой, стихотворению не отдать себя, потому что не хватит места словам.

Развитие поэтики Туренко, по-моему, происходило по другим следам, как ни странно. Он (если я не вру) не любил резких изменений в ней. Говорил, мол, что ты вот, Комадей, мечешься и подражаешь, а он тихонько подглядывает в щёлочку возможных изменений – что будет, если… От этого вглядывания его поэзия – суть концентрация и точность словомысли.

Учился ли он поэзии у своих учеников или учителей? На личностном уровне – безусловно. В поэзии же – одна жёсткость-нежность-точность, где нет места обучательным экивокам.

Вижу поэтику Туренко как ясную кристаллизацию – органическое развитие формы, по Флоренскому. У меня звучит как банальность. Когда идёшь сквозь неё насквозь, банальность становится чистым даром.

За 30 с небольшим лет во внутренней форме его стихов выкристаллизовалась пульсирующая теснота. Пройдёмся по уровням тесноты.

Основные слои лексики – библеизмы, жаргонизмы и местоимения. Последние нейтрализуют остальные. Или меняются значением: наоборот.

Библеизм может быть так же вульгарен, как и жаргонизм может быть одухотворён.

Местоимения, конечно, двояки: они сохраняют тайну, но сами являются неизвестным, потому что любая адресация соскальзывает с них. Когда Туренко настойчиво помещает местоимения в смысловые центры стихотворений, они становятся почти религиозными символами другого Другого.

Словосочетания – сломанные или возрождённые фразеологизмы, откликающиеся на соседствующие фразеологизмы, чтобы удержаться в смысле.

Предложения, где субъект предикату – волк, бревно и товарищ. Т. е. где замена незаметна, но изменяет всё: «если ты будешь со мной – на ты,/ я тебе буду – я». Строфы, если брать кристаллы Туренко, восьмистишия, – повторяют друг друга неточными зеркалами. Зачем отражать то, что уже есть? Такая поэтика фрактальных кристаллов, в которых подобие вмещает в себя сходство и отличие.

Явное исключение – последняя книжка, где Туренко направлен текстами к божественному, в земном – к собеседникам/ученикам, оттуда некоторая отрешённость, граничащая с фривольностью.

Вероятно, это тоже подобия – асимметричные.

Только в конце написания заметил, что так и не указал, откуда же начала прорастать внутренняя форма поэзии Туренко? Я не знаю, поэтому придётся отшучиваться: от туда и до туда.

Руслан Комадей

«Корова моя, корова… я скоро буду…»

Корова моя, корова… я скоро буду

кормить и доить тебя, и пасти телёнка,

а не предаваться пьянству, тоске и блуду,

и стану простым и вещим, моя Бурёнка.

А также… цветут ромашки, и пахнет утром

навозом и сеном, едва загремит подойник.

И, кроме всего, надеюсь казаться мудрым,

продольным и терпеливым, как пятидольник.

От парнокопытной зги до парного лета,

уж если не сладок вкус, как сочна мелисса,

то – дождик недолго, поэтому есть примета,

молочная, как – не знаю… Попробуй, Лиза!

«И до смеха недотрога…»

И до смеха недотрога,

жалость натощак,

от святого до слепого,

ладно, что и так —

откровенно, одиноко,

снежно и свежо…

А живешь, конечно, плохо,

то есть – хорошо.

«Ты знаешь – что будет? – ты знаешь, а веришь иному…»

Ты знаешь – что будет? – ты знаешь, а веришь иному,

молчишь непонятно, а то и читаешь Сапфо

в другом переводе и ходишь подолгу по дому,

родному тебе наизусть, да и фю на него.

Увы – а не жуть, как на радостях от невезухи,

уже насовсем переспорить себя ни во что,

как «не» уличая в кровях натуральной науки —

в слепую занозу кромсая сырое бревно.

А то не дрянно воевать рукопашную пьянку,

до всякого корня взыскуя в сердцах благодать,

а то выворачивать самоё суть наизнанку,

а то про печаль непечатную вдрызг пропадать

и важности клянчить взаймы несмешно и недолго,

как будто – взаправду больное умея рядить,

родимое чмо продерёт откровенное горло

и лаяй, покуда не грянет забвенное цыть.

Не милость себе наяву, как по слогу спасенье,

и это притворство не лжет ни малейшей земли.

А слаще воды вопросительное разночтенье,

и голоса нет, или тяжесть легка, и люби.

И Вольфганг в день ангела соло воздаст Амадею,

немногою давностью теша в-седьмых по себе,

и прелесть,