Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018 - Коллектив авторов

class="v">пчела на этот воздух стала, отдышалась, отёрла пот с чела;

с морды пня, пузырясь, течёт розовая пена,

точно он, застоявшись, грызёт и грызёт удила.

Июль. Исступление есть в его неподвижности,

в растресканных серых губах пересохшего родника,

в сойке, разинувшей рот – ей тоже едва дышится,

меня она ненавидит, а крикнуть не может никак.

Так среди тусклой жары разливается тихое бешенство,

будто глухо ворочаются в тучах и под землёй голоса,

оборачиваюсь – берёзы, пыльные, как беженцы,

опустили плечи, опустили руки, опустили глаза.

Тихо, всё тихо, говорю я себе, ну что ты —

это просто жара с духотой оседает на мозг золой,

никому же не скажешь, что мёртвый июль 41-го года

каждый год в это время смотрит с неба, ворочается под землёй.

Не поверят, что время не прямо, что оно в узлах и прорехах,

что видны тебе красные клочья, летящие с чёрных уст коней,

и невидимый на солнце огонь, его пляска на соломенных стрехах,

и мёртвая на обочине, и белая хустка на ней.

«В звездную карту, как в карту Генштаба…»

В звездную карту, как в карту Генштаба,

лектор указки воткнул острие:

– Вот, – объясняет, – галактика Хаббла,

люди недавно открыли ее!

Мне говорить старику неохота,

что загорелась она на Земле,

около Харькова: наша пехота

там полегла в окруженье, в котле.

И полыхнули в пустом небосводе,

в бурой крови или в белых бинтах

звезды Алешка, Сережа, Володя,

полмиллиона – и все поименно,

стоя поротно и побатальонно,

как на присяге. Да, именно так.

Ныне и присно в пространствах безмерных

мы, что ни день, открываем звезду.

Сколько из них жестяных и фанерных?

Кто его знает… В подсчетах неверных

путались мы. Но они – на посту

каждую ночь.

«…вот и живешь…»

…вот и живешь,

и живешь, и живешь,

плачешь, пророчишь,

смеешься и врешь,

ходишь по городу

с анной карениной,

с тихой улыбкой

стихотвореньиной,

вечно торопишься,

вечно опаздываешь,

и скворцы посвистывают

за пазухой…

…зеленоглазый

и деревянный,

принадлежащий

марьеиванне,

ты образуешься,

всхлипнешь, разинешься,

екнешь испуганно

сердцем резиновым,

руки пустые

и губы сухие —

господи, звезды

сегодня какие!

Ночное небо

…Город лежит ничком в ночи,

как аэродром – в огнях,

и старый тополь

винтом стучит

над рыжим виском окна.

В изношенном

кожаном пальто.

в пивной у базара,

ты

пьешь, растягивая каждый глоток,

как раньше – метр высоты.

Пьешь,

проклиная эту корчму,

страшную, как кабала,

и то, что осталось —

уже ни к чему,

как мокрая сдача с рубля.

Осталось выйти в осеннюю муть

и думать, губы кривя,

что можно запросто не дотянуть

на этих птичьих правах,

что можно запросто полететь,

вываливаясь из мглы,

и ощутить на своем лице

черные губы земли.

И, разучиваясь кричать,

сделать последний шаг,

и вся земля,

как кусок калача,

за пазухой будет лежать…

«На аэродромах, забытых богом…»

На аэродромах, забытых богом,

Живут мужчины, не вам чета,

У них профессия как тревога,

У них профессия как мечта.

Лишь только солнце взлетит как пробка

И откупорит грядущий день

Идут мужчины бетонной тропкой

Вдоль караула немых антенн.

А самолеты пока тоскуют,

В них ещё бродит вчерашний гром,

Но затокует, как затокует

Вожак серебряным глухарём.

Ударит ветер – и звук порожний

За ним покатится колесом,

А снег повиснет на бездорожье

Секунду долгую невесом.

Жизнь

…И будет ночь, как сверток ба —

рахла —

черна,

мягка,

кругла,

вконец дряхла,

и этаким восточ —

ным мудрецом пройдет она в

изодранном халате, блестя коль —

цом Сатурна и Стрельцом, и

хвастая величием галактик…

И что-то вдруг аукнется в

тиши – не то блуждающий тран —

зисторный приемник, не то раз —

буженный, обиженный ребенок,

не то ушибленный, неясный крик

души,

в раздумии мы темя по —

скребем, вино допьем, споем

и перебудим, взбесим жиль —

цов —

а ночь, она придет, она

придет и ляжет на крыльцо

комком, тряпьем, ошметком

мягкой рухляди,

И вдруг опять заноет в ти —

шине —

сова ночная или пере —

смешник,

кудлатый черт, а мо —

жет, вшивый леший – а

может, грешник хнычет на

рожне?

Мы снова заглянем на дно

бочонка —

а дверь откроется —

желтеющим рублем, а на крыль —

це, в комке, голодная девчон —

ка, грудная, хилая, сосущая

тряпье.

…вокруг зима сутулится, су —

гробится, а мы идем, несем

кулек, и в нем – поэзия —

голодное сокровище, а моло —

ка-то нет, одна сукровица

и та давно разбавлена

вином.

Уходим мы, пропащие, не —

трезвые, а за душу цепляется

репьем голодная – орущая поэзия,

одетая в опорки и тряпье;

уходим мы, и в спину нам

глядит фонарь, как опереточ —

ный бандит, и улица, как

лезвие ножа,

узка, и дождь

по ней идет, дрожа.

Ночная молитва

Ты нужна мне,

Как дневной свет,

Как нужна жизнь,