Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

Я направился к Ланцелоту. Я не собирался у него задерживаться, всю его неприглядную обстановку я знал наизусть: пустые бутылки, свечные огарки в крышках с банок из-под малосольных огурцов, посреди комнаты — гладильная доска и водруженный на нее выключенный утюг, с доски до самого пола свисает безвольным рукавом темно-серая рубашка в клетку. Все это не менялось месяцами, только уменьшалось свободное место в вогнутом круглом щите, который никто никогда не видел спереди и который Ланцелот поместил у стенки, на удобном расстоянии, чтобы бросать туда винные пробки и крышечки от бутылок с пивом. Но, распахнув дверь, я увидел нечто новое: на кровати в скомканных простынях валялась превосходная деревянная флейта, а я и понятия не имел, что Ланцелот музыкален. На флейте были очень грубо и неумело выжжены какие-то итальянские слова; я подумал, может быть, это из какого-нибудь сонета, ведь, как совсем недавно выяснилось, опять-таки к моему изумлению, Ланцелот прекрасно разбирался в поэзии. Известно это стало в тот вечер, когда мы втроем — я, Ланцелот и Профессор — прятались в малой гостиной от Анни и Лидии, рассчитывая на то, что до лета эта комната считается закрытой. Мы сняли чехол с антикварного низкого столика и уселись вокруг него на пол с какими-то профессоровыми бумажками. И Профессор говорит:

— Дорогие друзья мои! Приближается счастливый день, праздник — день рождения Лидии, и я, так сказать, отважился, решился преподнести ей в знак моей глубочайшей симпатии несколько строк… Что уж говорить, я, конечно, не мастер, но в юности, ах, в юности…

И Профессор прочел нам весьма длинные стихи, в которых я не понял ни словечка. За окнами шел проливной дождь и зябко гнулись ветки на ветру, стряхивая с себя мокрых взъерошенных птиц. Мне казалось, что этим птицам — и то не так скверно, как мне сейчас, в этой пыльной комнате, заставленной мебелью в тоскливых белых чехлах и уже затуманенной паутиной. Ведь ясно, что как-то реагировать на стихи Профессора полагается именно мне, и Профессор уже внимательно смотрел на меня поверх очков проницательными голубыми глазами. Тут Ланцелот хрюкнул и сплюнул прямо на пол себе через плечо.

— Ну ты и осел, очкарик, — проговорил он. — Что же ты, дырявая твоя башка, сам не слышишь разве, что сюда не годится этот хренов амфибрахий? Ты ученый курам на смех, вот что я тебе скажу, если даже грамотную подмазу бабе состряпать не в состоянии… Тем более такой стерве первостатейной… Всему-то мне тебя приходится учить, ученого. Эта вся галиматья, что ты нам сейчас тут пропел, яйца выеденного не стоит и сто лет как не в моде!

И тут Ланцелот, не обращая никакого внимания на то, что мы оба смотрим на него выпучив глаза, достал из внутреннего кармана своей замызганной кожанки крохотный томик нежно-сиреневого цвета, с золотой тисненой розой на переплете.

— Ав моде сейчас, — нравоучительно продолжал он, подняв томик над головой, — итальянские стихи! Слухайте сюда…

И он прочел нам с Профессором целую лекцию о правилах стихосложения и о том, какими словами можно угодить, как он нас заверил, “первой же попавшейся телке”, если красиво их срифмовать, и о том, какие рифмы уместны в конкретной ситуации Профессора и Лидии, а какие нет, и о том, как со знанием дела использовать в будущем сонете цветочную символику и названия созвездий. Мы слушали его затаив дыхание, и он едва скрывал, как необычайно доволен собой. Он даже хотел было закурить, но Профессор хлопнул его по руке:

— Опомнись, нас же сразу здесь отыщут наши дамы! Рассказывай дальше!

Кончилось, разумеется, тем, что Ланцелот написал стихотворение для Лидии за Профессора, не переставая повторять, что дело это не богоугодное, и в день ее рождения мы трое с восторгом наблюдали за тем, как она зарделась от удовольствия, пробегая глазами заветные строчки, красиво выведенные Профессором на плотном листе надушенной бумаги. Она старалась не улыбаться, но улыбалась все равно и говорила:

— Ах, какие прелестные стихи, какой очаровательный старинный стиль, теперь уже такого нигде не встретишь…

На мгновение мне даже показалось, что Ланцелот поглядел на нее с меньшей неприязнью, но после этих слов он громко фыркнул и, должно быть, обиделся чрезвычайно. Про себя он пробормотал что-то вроде:

— Ну и молодежь пошла, на кривой козе не объедешь сосунков!

А Профессор был в тот день ужасно счастлив.

Покрутив флейту в руках, я удивился, отчего Ланцелот не взял ее с собой вниз. Неужели не хочет играть вместе с Лидией?

Я машинально прихватил с собой Ланцелотов кинжал с самоцветами: лезвие кинжала было вымазано медом и крошками, потому что Ланцелот вечно ел по ночам припрятанное за день сладкое, а спуститься в кухню за столовым ножом ему было лень. Удивительно, что тогда меня это так мало трогало. Сейчас бы я, наверное, прибил Ланцелота за его свинство.

За соседней дверью находилась маленькая комната Анни, и я вошел в нее почти со страхом. Окно у Анни, как я уже упоминал, было от стены до стены и от пола до потолка. По утрам она просыпалась и сквозь полупрозрачные зеленые занавески видела голубое небо и золотистые сосновые волны нашего с ней переполненного солнцем леса. От соприкосновения с подушкой ее светлые волосы пропитывались электричеством, и она медлила поднять голову, потому что треск липких наэлектризованных волос раздражал ее больше всего на свете. Я знал, потому что и со мной было то же самое. У Анни была совсем простая комната, от моего взгляда почему-то всегда ускользали детали, мне казалось, что все в ней на своем месте и ничто поэтому не запоминалось толком. Так не смог бы я посмотреть с внимательностью незнакомца на свою собственную комнату. У Анни уже было открыто окно, и на ее подоконник рыжей неопрятной шелухой осыпалась ветка лиственницы, смешная, в каких-то неравномерных желтых пятнах, делавших ее похожей на косматую дворнягу. Видно, ее это вполне устраивало; тут же лежало четыре сморщившихся яблока и какие-то не особенно красивые серые камни с речного берега. Таких мелких камней было полно в карманах моей верхней одежды. Помню, тогда меня это так умиляло, и я еще нарочно медленно шел к двери и вслушивался в скрип пола под ногами — ну просто дурно становится, как об этом подумаю.

Я услышал сквозь распахнутые окна, что из-за реки на мой дом движется звездное небо с его особенным звучанием, похожим на голос приближающейся грозы, и что течение реки у подножия холма замедлилось в предчувствии