Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

На следующий день к вечеру они уже развели настоящий дым коромыслом. Было ужасно холодно и ветрено, но они все равно вытащили стол в беседку и все плясали вокруг него, пытаясь устроить так, чтобы моя любимая темно-желтая клеенка, развевавшаяся по ветру, словно пламя костра, разожженного между потемневших стволов, не влезала углами в костер настоящий и не сбрасывала с себя мою красивую хрупкую посуду. Профессор еще утром достал из старинного буфета со светло-зелеными мутными стеклами, пропахшего зачерствевшими пряниками и простецким печеньем, которое никто не хотел есть, легкие неустойчивые бокалы из темно-серого дымчатого стекла с розовым отливом. Профессор был так поглощен этими бокалами, что позабыл о своей мечте и гвозди мне в конце концов весь день подавал Ланцелот. Профессор сидел в наполненной сквозняком столовой, бесприютно освещенной холодным осенним солнцем, и старательно протирал бокалы красным вафельным полотенцем. И теперь я, заканчивая работу, взглянул на эти бокалы, покачивающиеся на ветру и готовые вот-вот упасть, и заметил, что на них все равно остались разводы. А я ведь так и думал, что даже чистюле-Профессору с ними не сладить.

Лидия вышла на крыльцо в кухонном переднике и окликнула меня. В руке у нее была вилка, а на вилке, гордо поднятой вертикально вверх, — дымящаяся картофельная долька.

— Иди сюда, попробуй!

Этот неожиданный переход на “ты” мне почему-то не понравился.

Она перегнулась через перила, отведя от лица высохшую виноградную лозу, и я съел дольку прямо с протянутой мне вилки. Лидия научилась чудесно готовить — хотя, может быть, всегда умела, просто Профессору не приходило в голову нам об этом рассказать.

— Отлично, — сказал я. — Очень вкусно. Такую картошку я бы не отказался есть каждый день, а не только по праздникам.

Лидия засмеялась и даже немножко раскраснелась, — наверное, в кухне, возле плиты, ей было жарко. За ее спиной, за приоткрытой дверью, оглушительно взрывалось на сковородке кипящее масло и подпрыгивали другие картофельные дольки, которым уже не было суждено получиться такими же вкусными, и я не мог выбросить из головы, как будет скверно, если на стене останутся жирные пятна. А Лидия сказала со смехом:

— Это почему же праздник, потому, что Анни сказала? Мне просто захотелось пожарить картошку.

— Ну, тогда иди и жарь, — ответил я и улыбнулся, чтобы она не обиделась.

Но она, по-моему, все равно немножко обиделась. Перестала смеяться и говорит:

— Ладно!

И ушла в кухню.

Я обернулся и посмотрел, как идут дела в беседке. Скатерть и пламя костра вместе потрескивали, наполняли беседку светом среди сырых лесных сумерек. Ланцелот развалился в протертом кресле и курил, а Анни держала в руке яркую колбочку с мыльными пузырями, подносила к его губам пластмассовое колечко и заставляла выдыхать в него дым. Пузыри с таинственно клубившимся внутри дымом разлетались по всей беседке, деловито прыгали по полу и почему-то не лопались, а у Ланцелота был дурацкий умиротворенный вид, как у ручного дракона, которого выставляют для забавы на деревенской ярмарке. Мне не понравилось это зрелище, и я вошел в дом.

Не считая Лидии, возившейся в кухне, дом был пуст, но я все-таки спрятался в полосатой тени под лестницей, чтобы дождаться, когда и она уйдет. Я услышал, как она погасила газовую плиту, как постепенно затихло шипение масла на сковородке, пока Лидия мыла руки, снимала передник, вешала его на гвоздь, поправляла прическу, доставала из ящика прихватку, чтобы отнести сковородку в сад, как она погасила свет, осторожно прикрыв стеклянную дверь и наконец оставив меня в полном одиночестве.

Там, снаружи, они болтали и смеялись, настраивали гитару, пытались угомонить пса, который снова увидел в лесной темноте своими мудрыми собачьими глазами нечто сверхъестественное и жуткое, недоступное человеческому зрению; потом у них что-то все-таки разбилось, и они принялись ахать и охать своими беззаботными голосами. Но здесь, внутри, в хитросплетенном бутоне закрытых дверей, стояла тишина, сотворенная мною по моим воображаемым безукоризненно точным чертежам, входившая в архитектурный замысел наравне со стенами, и потолками, и каждым гвоздиком, проступающим сквозь вязкий янтарь древесины. Я успел почти позабыть о ней, но теперь, когда я — на полчаса, на десять минут или всего на одну? — остался наедине со своим домом, каждый предмет в нем начал казаться мне только что созданным, таким, как будто на него еще некому смотреть, как будто все они только-только отыскали свои места в росистом, туманном пространстве первозданности. Сначала — старая вышивка крестиком с буро-зеленым оленем в осенних горах, зеленым потому, что кончились нитки нужного цвета, — для этой вышивки я сделал когда-то рамку из сухого тростника. Дальше — брошенная на кресло шаль Лидии, неопределенного цвета, с рыжими и синими кистями, свисавшими на ковер, дальше — шахматы, Ланцелот и Профессор не доиграли партию еще три недели назад, оставили на столе неубранными, и теперь уже и доска, и фигуры едва заметно запылились. Дальше — плохо вымытый графин с серебряной пластинкой на дне. Профессор верил, что такая пластинка делает воду более полезной. Дальше — прибитые к двери кухни крючки для полотенец в виде разноцветных ромашек: зеленая, желтая, красная, синяя и снова зеленая. Все эти привычные вещи казались совсем простыми, и именно это придавало им какой-то пугающий колдовской вид.

Через мои тряпичные коврики и сбившиеся складками скатерти, через тонкий слой пыли, сквозь стеклянные грани забытого на столе стакана наискосок тянулись последние лучи заката, темно-рыжие, почти непрозрачные, и я медленно ходил между ними, щурясь и ориентируясь по знакомым скрипам деревянного пола под ногами. Я зашел в каждую комнату и внимательно ее рассмотрел. Знаете, когда я выбирал, как оформить каждую из комнат — где поклеить обои, где покрасить доски, где просто повесить цветные шторы, — я думал о том, как удивительно разнообразно бывает окрашена древесная кора. Ведь в лесу можно найти дерево практически любого цвета, и оно всегда будет неповторимо прекрасно.

Я много бродил вокруг дома, по обрыву и в глубине леса, любуясь тем, как сквозь светло-зеленую кору на стволах старых елей просвечивает розовая, как расцвечивает светло-серые осины ярко-желтый, рыжий, зеленый мох, а темно-серые — покрывает белым кружевом, и как отливают всеми оттенками розового белоснежные березовые стволы — от едва заметных яблочных искорок до почти что красного, и какими темно-вишневыми бывают сосны, и какими бирюзовыми брызгами лишайника отличает их небосвод-покровитель, и какими бело-золотыми бывают дубы, и как зарастает бурым и болотным мхом тонкая серебряная кора старых лип, и как обметывает ярко-оранжевой каймой ромбовидные трещинки на зеленой коре