Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

норовите заболеть. А у меня не такой уж большой запас малинового варенья, между прочим, и мне, кстати, тоже хотелось хоть немножко его поесть.

Анни внимательно смотрела на меня своими маленькими глазами с тоненькими, едва заметными морщинками в уголках и недовольно поджимала губы.

— Пойдем, Анни, пойдем отсюда, — добавил я нетерпеливо и потянул ее за руку. Начинало темнеть, и мне становилось неуютно под просторным небом, по которому неаккуратно, как осколки разбитой тарелки, рассыпались острые асимметричные звезды. Мне казалось, что от их света в воздухе остаются длинные тонкие царапины. Никогда еще мне так не хотелось домой, спрятаться под текучей хвойной крышей, почувствовать, как меня до кончиков пальцев пробирает тепло моей вздыхающей, скрежещущей и скрипящей сосновой берлоги, захваченной переменой ветров. Я понял, что со дня на день непременно выпадет первый снег.

Мы с Анни вернулись к ужину и застали всех за столом. Это было необычно: с приходом осени все привыкли таскаться с тарелками к себе в комнаты — ни у кого не было охоты общаться с остальными, тем более со всеми сразу. Каждый был сосредоточен на чем-то своем, но понял я это только сейчас, снова увидев их вместе, как в теплые летние вечера, когда никто не закрывал на ночь окон и все так чудесно, по-идиотски, чуть ли не до слез радовались вернувшемуся с прогулки псу, и еще были эти чересчур красивые стихи, которые чуть что принимался читать наизусть Профессор и потом не унимался до самого чая. Как же долго теперь ждать до следующего лета и как трудно будет заранее полюбить в нем то, что потом незаметно превратится во всякие зловредные счастливые воспоминания, — как гусеницы исподтишка превращаются в бабочек.

Профессор и теперь читал вслух — какой-то рассказ, который, видимо, совсем для этого не подходил: в нем были слишком длинные предложения и совсем не было ничего смешного. Судя по тому, как Профессор настороженно перебирал пальцами по переплету, он был и вовсе грустный, и вся компания уже давно пожалела, что взялась за это чтение. Лидия, продев свои тонкие русалочьи пальцы в маникюрные ножницы, давно затупившиеся и потемневшие от старости и хранения в круглой жестяной коробке из-под печенья вместе с катушками вечно ни к чему не подходивших по цвету ниток, ржавыми булавками и желтыми обмылками для выкроек, неторопливо и сосредоточенно подстригала усики плюща, проросшие внутрь дома сквозь оконные щели. На ней была длинная темно-зеленая юбка из шерсти, в ушах тяжело раскачивались огромные черные сережки из какой-то экзотической древесины, и колечки ножниц терялись в целом цветнике серебряных перстней, — но вот почему-то ведь она ходит по столовой с корзиночкой под мышкой, складывает в нее высохшие побеги, устало нагибается, чтобы поднять нечаянно оброненные бледные листочки, и через плечо до самого пола свисает растрепанная, даже как будто пыльная черная коса. Она совсем не такая, какой явилась сюда, — и как только мне это пришло в голову, все остальные, такие неизменные, сразу же показались мне совершенными неудачниками.

Когда мы с Анни, громко топая в половики, чтобы смазать с сапог листья и грязь, вошли в натопленную столовую, все нам обрадовались, потому что Профессор смог с легкой душой отложить в сторону свою книжку.

— Пора зимние рамы ставить, — сказала Лидия, не глядя на меня. — Видишь, какие щели летом, все заросли.

— Точно, и зимой печке не сдюжить, — добавил Ланцелот.

— Ладно, — отвечаю. — Завтра поставим. Профессор нам с тобой гвозди будет подавать.

— Я польщен, — откликнулся Профессор. — Всегда хотел хоть пять минут своей жизни посвятить настоящему делу.

— А вечером устроим в беседке праздник, — неожиданно заявляет Анни.

Лидия на мгновение обернулась и как-то странно на нее посмотрела, но ничего не сказала. А Профессор переспросил:

— Праздник?

— Праздник, — повторила Анни, распустила волосы, распушила их рукой, а резинку перетянула на запястье, как браслет. Из резинки неопрятно торчали нитки. — Ну, может, не такой уж праздник, просто посидим, прежде чем в зиму-то уходить. Ведь со дня на день выпадет первый снег, это ясно. Поболтаем. Лидия нам споет.

Лидия обернулась на нее во второй раз и спросила с неприязнью:

— Откуда ты знаешь, что я умею петь?

Анни пожала плечами и показала на меня.

— Ну, ему же ты пела.

— Ты не могла этого слышать…

— Да что за бред, — вмешался Ланцелот. — Причем тут пение? Петь, знаете ли, дело нехитрое, петь может любой. Даже я могу. Вы мне лучше скажите, где мы возьмем достаточно выпивки?

— Дорогой друг, — говорит Профессор. — Добрая беседа стоит двух бутылок самого изысканного вина, не так ли?

— Ага, трех, — презрительно ответил Ланцелот. — Кому-кому, а уж не тебе считать бутылки. Вздор!

А я тем временем стоял посреди столовой, ухватившись за спинку стула, на котором сидел Ланцелот, и пытался припомнить, когда это, в самом деле, Лидия мне пела и почему. Потом вспомнил; Анни и вправду этого знать не могла, это было еще летом, в июне. Ланцелот с Профессором сидели за домом, у поленницы, и безжалостно кидали псу палку прямо под обрыв, а я был в саду один, когда она явилась откуда-то, жутко веселая, в оранжевом платье, на этих своих голых длинных ногах, с развевающимися волосами — совсем не такая, какой она стала теперь, и в руках у нее была огроменная охапка каких-то мелких желтых южных цветочков. Они почти скрывали ее лицо своей шуршащей дымкой, и она еще терлась о них загорелой щекой, и мне тогда впервые пришло в голову, что наше изначальное о ней впечатление было не вполне верно, только вот что именно в ней было такого нового и необычного, я не мог разглядеть, — мне мешали это разглядеть перемигивающиеся огоньки ее бестолкового букета. И вот тогда она, как полоумная, пела сквозь смех какую-то жизнерадостную песенку на неприятно звучавшем иностранном языке. Я не знал, что это за язык, но почему-то понял, что поет она с чудовищным акцентом. У нее был слабенький, прыгающий голос, и я не был уверен, что хочу слышать ее пение снова.

Но, похоже, идея Анни насчет праздника была принята всеми как нечто безусловное, — как, в общем-то, и все идеи Анни. Выяснилось, что у Лидии имеется гитара, по-цыгански повязанная изумрудно-зеленым шелковым бантом. Профессор зачем-то стащил вниз свой патефон, и я подивился тому, что он настроен по отношению к нам так задушевно. Сам же я отправился в мастерскую, чтобы все подготовить к завтрашней замене оконных рам. Я включил свет, и сквозь темные верхушки елей за окном стал просвечивать