Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

как коммунизм в той или иной своей догматической форме служил источником вдохновения многих революций и гражданских войн, не менее мощные антикоммунистические догмы и предрассудки разжигали их с другого конца. Любой хорошо составленный указатель к учебнику современной истории должен был бы содержать пункт: «Революция; см. также Контрреволюция».

Точно так же там должен был бы быть пункт: «Коммунизм; см. также Капитализм». Мировая история с конца 40-х и до середины 80-х годов, если свести ее до фундаментальной политической сущности, может быть обобщенно охарактеризована просто-напросто как соперничество между коммунизмом и капитализмом, получившее название «холодной войны». Будучи основным содержанием, она окрашивала и оттеняла многие другие. В течение трех лет с момента основания ООН сверхдержавы сцепились в антагонизме и довольствовались описанием своих взаимоотношений в этих незатейливых и упрощенных терминах. От СССР, а затем и от Китая (с любопытными вариациями) исходили волны враждебности к капитализму и всему, что, как предполагалось, было с ним связано; звуки боевого рога доносились оттуда до всех его врагов и тайных противников по всему миру, заверяя их, что революционное дело обязательно победит, и обещая дипломатическую, экономическую и военную помощь в его подрыве, как «подпольную», так и открытую. С другой стороны, главным образом из США, исходили волны встречной враждебности по отношению к коммунизму и всему, что, как предполагалось, было с ним связано; предпринимались дипломатические, экономические и военные усилия (и «тайные», и явные), направленные на «сдерживание», «отбрасывание» коммунизма, на «спасение» от него тех или иных стран, на то, чтобы подорвать и «дестабилизировать» страны, в которых по-другому с ним было не справиться; вдобавок выдвигались многочисленные частные инициативы (часто при поддержке бизнеса), в которых зачастую воплощалось стремление к «крестовым походам», что доставляло антикоммунистам дополнительное удовольствие от «холодной войны».

Можно называть эту войну холодной, и она ощущалась как относительно холодная в странах, которые ее вели, но она была, как правило, слишком горячей, чтобы можно было ощущать комфорт в странах, где она в действительности происходила. Там шли par excellence[325] уже упоминавшиеся в связи с неоимпериализмом дистанционно управляемые войны, которые велись, движимые какой угодно смесью локальных мотивов и импульсов, руками доверенных лиц идеологических патронов, причем продолжительность и жестокость этих войн вполне достоверно могут быть объяснены масштабами помощи и подстрекательства со стороны последних. Только в трех случаях эти патроны действительно позволили их собственным вооруженным силам быть вовлеченными непосредственно и в широком масштабе: в Корее в 1950–1953 гг. (США и другие члены ООН на одной стороне и Китай на другой), во Вьетнаме в 1960–1973 гг. (США на одной стороне) и в Афганистане (то же самое, но с СССР). В других кампаниях «холодной войны», ведшихся «по доверенности», прямое участие не выходило за рамки отправки «военных советников», офицеров-инструкторов в области разведки и материально-технического снабжения и неизвестного количества «секретных» агентов – так было в Центральной Америке и на Карибах, в Эфиопии, Сомали и Йемене, в Анголе и Мозамбике, в Индонезии и на Филиппинах.

Национальные и этнические мотивы играли важную роль в одних войнах, доминирующую – в других, и можно с уверенностью утверждать, что ни разу дело не обходилось совсем без них. Это еще один неиссякаемый источник современных вооруженных конфликтов, возможно, самый типичный и распространенный. Он не дает никаких поводов для удивления. В конце концов, национализм, безусловно, остается наиболее известным и в наибольшей степени разжигающим страсти принципом массовой политики. Как и международное право, которое эволюционировало pari passu[326] с ним, национализм – это европейское политическое изобретение, превратившееся (ко благу или ко злу) в навязчивую идею для всего мира. В XIX в. под именем национального самоопределения национализм стал пользоваться избирательным одобрением и восхищением в качестве достойного основания, на котором белые люди могут прибегнуть к вооруженной борьбе за национальную независимость или за ее сохранение, если она была уже достигнута, невзирая на постоянные затруднения, вызываемые вопросом о том, что образует нацию, а что нет. Большая часть войн, которые велись в Европе начиная с 1789 г., были национальными войнами, и именно национализм в различных формах (в том числе и в извращенной форме фашизма) сыграл главную роль в развязывании обеих мировых войны, от повторения которых, как это стало ясно в 1945 г., мир жаждал избавления. Создатели ООН могли с полным основанием предположить (и, конечно, надеяться), что страсти, связанные с национализмом, и острое желание самоопределения причинят меньше проблем в будущем, чем в прошлом. В тот исторический момент было возможным верить, что недавний жестокий опыт должен был наконец-то научить высшим добродетелям интернационализма народы, представителями которых, по их словам, они являлись и о которых постоянно заявляли как о миролюбивых. Для той сферы, в которой самоопределение могло принести затруднения – а именно для движения колониальных и подмандатных территорий в сторону самоуправления и, возможно, даже независимости, – в Уставе предусмотрено тщательно разработанное положение, занявшее ни много, ни мало, три главы из пятнадцати.

Этим планам и надеждам суждено было вскоре рухнуть. Национальные страсти и их расовые и религиозные кровные братья немедленно начали утверждать себя отнюдь не мирными способами, как это всегда и бывало. В Палестине и Израиле, на просторах Индии и Пакистана, в Индонезии, Индокитае и Малайе, Египте и Алжире та форма, в которую предстояло облечься проявлениям яростного национализма, со всей очевидностью оказалась той же самой формой, в которую он уже облекался прежде. Империалистические державы поначалу не выразили особого желания изучать проект ООН, и крупнейший из их шагов по «деколонизации» – учреждение независимых государств Индии и Пакистана – был, несомненно, осуществлен независимо от него. К 1950 г. единственными заметными шагами в этом направлении стали уход Великобритании из Индии, Бирмы и Палестины и неохотное прощание Голландии с принадлежавшей ей в прежние времена «Ост-Индией». В самой ООН государства, решительно настроенные ускорить процесс распада империй и освобождения колониальных народов, нашли способ обойти умеренные положения Устава. Расхожим выражением стало «самоопределение наций». В самом Уставе оно таковым не было. Единственной более или менее близкой формулировкой, содержащейся в Уставе, было утверждение, что в число целей ООН входит развитие «дружественных отношений между нациями на основе уважения принципа равноправия и самоопределения народов». Но уже очень скоро это положение стало предметом постоянной и самой страстной заботы Генеральной Ассамблеи ООН. Из «принципа» оно было возведено в статус «права», и не просто одного среди многих, а права прав, демонстративно возглавляя список всех прочих в двух Международных пактах о правах человека 1966 г.[327]

Из идеи, направленной на укрепление мира, чему ООН должна была способствовать