Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

с участием Германии и Японии – и ядерной войне между США и СССР, сверхдержавами, как их станут называть. Сам факт, что эти события не произошли, очень важен в любой дискуссии о пользе права для ограничения войны. Этих крупномасштабных войн не произошло не благодаря рекомендациям и запретам, содержащимся в Уставе ООН и учебниках по международному праву, а благодаря силе военных союзов и их расчетам относительно сдерживания и риска, взаимности и возмездия. Нельзя списывать со счетов и апелляции к праву, оставляя им чисто декоративные функции, но совершенно очевидно, что они принимались во внимание во вторую очередь, как соображения удобства, а не как первичная причина. Следовательно, если удалось избежать существенного обращения к jus in bello, то это отчасти благодаря предварительному обращению к принципам старого jus ad bellum. Как jus ad helium, так и здравый смысл запрещают начинать войну, которую нельзя выиграть в каком бы то ни было допустимом смысле этого слова, что неудивительно, поскольку и первое, и второй основаны на разуме.

Однако избежание той войны, которая считалась (возможно, ошибочно) наихудшей из всех возможных, не было таким уж большим достижением, как нравится думать некоторым из самодовольных бенефициаров. Великие державы и сверхдержавы не воевали друг с другом напрямую, но они нашли другие, не столь болезненные пути дать выход своей вражде, частично переведя ее в плоскость конкуренции в финансовой и коммерческой сфере, частично же, в той степени, в которой воевать было необходимо (а это случалось часто), находя разнообразные замены и суррогаты, чтобы иметь возможность заниматься этим на безопасном расстоянии.

Классический термин «империализм» по-прежнему уместен при описании некоторых действий великих держав. Две империи хрестоматийного типа действительно сохранились, как бы ни старались это отрицать их патриоты, зачастую склонные к самообману. Самым очевидным случаем в период с 1945 по 1989 г. была российская советская империя. Один из авторов, описывая распад СССР в начале 90-х годов, вынужден был отметить, что, по всем немосковским представлениям, СССР следовал путем старой Российской империи и сохранял свою власть и гарантии лояльности своих вассалов и сателлитов как старыми средствами (военными средствами в качестве крайней меры), так и некоторыми новыми. В случае с США ситуация не столь очевидна. Цвета на карте играли намного меньшую роль для финансовой мегадержавы, действующей посредством своей экономической гегемонии и политического влияния во внешне независимых государствах (подобно тому, как это было в случае Великобритании до 1914 г.). Но что бы ни думали американские идеологи, восприятие США со стороны всегда сводилось к тому, что Вашингтон инстинктивно подходит к своим соседям в Западном полушарии и Тихом океане с имперских позиций, подкрепляемых в качестве последнего средства силой американского оружия, а на более ранних стадиях – силой оружия подчиненных США режимов.

Преемственность в имперском характере внешней политики, пусть и не столь ярко выраженном, прослеживается во всех прочих частях планеты, не входивших в сферу влияния Советского Союза и США. Франция сумела сохранить остатки имперских взаимоотношений с большинством своих бывших колоний в Африке южнее Сахары. Соседи Китая и подчиненные ему народы воспринимают Китай как ту же самую имперскую державу в своем полушарии, каковой он с перерывами был для них с незапамятных времен. Его вражда с Вьетнамом во многом объясняется тем, что Вьетнам когда-то сам был империей, и для Китая он представляется серьезным вызовом на его юго-восточных границах. Эфиопия – еще одна преображенная древняя империя, до начала 90-х годов сохранявшая свои древние имперские привычки, к досаде эритрейцев, тигре, сомалийцев и других соседей и подвластных народов. Иранцы, которые с 1979 г. внушают другим странам представление о себе как о революционерах и мусульманах, могут на самом деле осознавать себя в большей степени как имперскую нацию, несколько сотен лет назад господствовавшую в своем регионе. Воля к войне, недавно столь ярко проявившаяся в Ираке, частично основывалась на воскрешении давней славы империй Саргона и Навуходоносора в уме месопотамского диктатора.

Неоимпериализм и его брат-близнец неоколониализм – это термины, которые многие наблюдатели сочли весьма удобными для описания способов утверждения огромной экономической мощи самых богатых «развитых» государств за счет просто «развивающихся», т. е. способов, с помощью которых мировой экономический порядок, по сути не изменившийся, несмотря на двадцатилетние усилия ООН по ускорению экономического развития, продолжает в большей степени служить интересам создавших его государств «первого мира», чем государств «третьего мира», которые в этом создании не участвовали. Богатые и состоявшиеся всегда больше получают от свободных рынков, чем бедные и испытывающие затруднения. Последние обнаруживают, что волей-неволей поставлены в зависимое положение. «Долларовому империализму», как и «стерлинговому империализму» до него, безусловно, свойственны такого рода черты; но то же самое можно сказать о влиянии иены, франка и марки, которое, в отличие от первых двух примеров, не вырастало из оружейных стволов. Аргумент (в отношении спорных моментов которого у меня нет никакого мнения) состоит в том, что действие этой системы, заставляя экономику бедных стран обслуживать богатые, не только удерживает развивающиеся страны в состоянии зависимости, сопровождающемся, вероятно, большей отсталостью и социальными бедствиями, чем могло бы быть, но и создает почву для насилия и тирании (не говоря уже о бессмысленной трате ресурсов), заставляя содержать вооруженные силы, ненужные в противном случае, чье основное занятие состоит в том, чтобы принуждать к выполнению требований системы и сокрушать ее критиков. Таким образом, причины бедности и страданий, в определенной степени объясняющих гражданские раздоры и служащих оправданием революционных войн, приписываются тирании и алчности неоимпериализма.

Идеология, революция и контрреволюция вместе представляют собой одну из самых мощных причин вооруженных конфликтов со времен Второй мировой войны. Назвать эти конфликты словом «революция» означало бы пренебречь сложностью их структуры в современных условиях. Современные идеологии, которые в значительной степени приводят к их распространению, по своим устремлениям и функциям подобны традиционным религиям (бывшим мощнейшей причиной многих вооруженных конфликтов в прошлом, да и, если уж на то пошло, многих теперешних), но революционный энтузиазм, который они порождают, сильно отличается от той демократической парламентской веры, которая в общем случае направляла борцов за национальное освобождение и революционеров в эпоху от 1776 до 1917–1919 гг. Та старая вера отнюдь не увяла. Революционная традиция нашего века является ее прямым наследником. Но со времен Октябрьской революции она была вынуждена конкурировать с доктринами Маркса, Ленина, а с 1949 г. – и Мао Цзедуна, которые именовали себя «научными». Идеология, простоты ради называемая здесь коммунизмом, глубоко вплелась в современные вооруженные конфликты самыми разнообразными способами, важнейший из которых в контексте данной книги состоит в том, что, в то время