Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

боеприпасов в достаточной мере, чтобы учитывать ее, наряду с остальными, в конструктивной юридической дискуссии, которая должна была, разумеется, допускать возможность того, что наступление ядерной эры революционизирует право войны так же, как оно революционизировало саму войну.

Аспекты бомбардировок, коротко перечисленные в предшествующих абзацах, обозначили целый ряд юридических проблем, которые срочно потребовали авторитетного разрешения, как только закончилась война. Ни одна из «военно-правовых» проблем (рассматриваемых отдельно от вопроса о «преступлениях против человечности») не имела большего значения для будущего человечества. Однако, как уже отмечалось, Международный военный трибунал и другие судебные процессы в Нюрнберге по совершенно очевидным причинам обошли молчанием вопрос о стратегических бомбардировках. Что бы ни совершили в этом отношении немцы и итальянцы, атлантические союзники зашли еще дальше. Так же как и в случае вопроса о неограниченной подводной войне, поднять вопрос о стратегических бомбардировках означало напроситься на ответную реакцию tu quoque[316]. В отличие от подводной войны, этого не произошло, поскольку обвинение никогда не было выдвинуто. Возможность для такого обвинения была предоставлена в заключительных фразах статьи Устава Международного военного трибунала, посвященной военным преступлениям: «бессмысленное разрушение городов или деревень; разорение, не оправданное военной необходимостью». Обвинение как будто обдумывало эту возможность, когда, следуя примеру устоявшейся традиции военного времени, оно выделило особо разрушительные бомбардировки Варшавы, Роттердама и Белграда, произведенные люфтваффе. Не все они были чисто «тактическими», как склонны были представлять их защитники люфтваффе, а первая и третья определенно включали очевидные элементы «террористических». Но на этом пункте обвинение, а потом и приговор застопорились. Лондон, который вполне можно было добавить при желании перейти от предположительно «тактических» к явно стратегическим бомбардировкам, так никогда и не был упомянут, точно так же как и Ковентри, Плимут, Бирмингем и т. д. Единственное упоминание на процессах Любека, Гамбурга, Дармштадта, Дрездена и пр. принадлежало обвиняемым, которые делали это на свой страх и риск (инструкции, выданные судом, запрещали им использовать доводы tu quoque), стремясь показать, что не они одни занимались массовым убийством гражданского населения. В приговоре не появилось ничего, что могло хотя бы немного сдвинуть законодательство в части, имеющей отношение к бомбардировкам с воздуха, с того положения, в котором оно находилось в тот день, когда началась война.

В конечном счете суды над военными преступниками не оказали того воздействия на международное право войны, какого можно было бы ожидать. Отметив en passant существование определенной неясности по поводу того, действительно ли международные военные трибуналы, действуя в соответствии со своими уставами, вырабатывали новое право одновременно с прояснением и применением старого, можно утверждать, что они не слишком сильно продвинулись в развитии какой-либо из отраслей международного права. Отрасль, которая была больше других по сердцу в первую очередь американцам, основным организаторам Нюрнбергского трибунала, и вдобавок русским – преступления против мира, – получила в МВТ менее удовлетворительную трактовку, чем в ООН. Именно Устав ООН обеспечил ей твердую почву. Что касается Парижского договора и других довоенных документов, на которых должны были строиться обвинительные заключения в МВТ, то по их поводу могли вестись бесконечные споры, вдобавок ставящие некоторые государства в неловкое положение. В отношении Устава ООН ничего подобного быть не могло. Разделы Нюрнбергского и Токийского обвинительных заключений, направленные на то, чтобы возложить на немецких и японских должностных лиц высшего ранга вину за такие преступления, как планирование агрессивной войны, войны в нарушение международных договоров, а также за «общий план или сговор» с этими целями, всегда были наиболее уязвимы для исторической критики, и именно они в первую очередь отвергались теми, кто стремился поддержать международные военные трибуналы в их наиболее оправданных аспектах.

Преступления против человечности, при всей их формальной новизне, были намного меньше уязвимы для деструктивного анализа. Их явное формулирование вместе с четким определением одной группы такого рода преступлений в Конвенции 1948 г. о предупреждении преступления геноцида и наказании за него оказало определенную поддержку параллельному развитию этой отрасли международного права, происходившему силами движения за права человека, первым гигантским шагом которого стало одновременное принятие ВДПЧ Генеральной Ассамблеей ООН. С тех пор, однако, большинство вновь определенных преступлений против человечности были одновременно военными преступлениями или просто обычными преступлениями по любым стандартам, так что нельзя считать, что их добавление означало нечто существенно новое.

Что касается военных преступлений как таковых, то большинство из тех, обвинения по которым рассматривались в МВТ и тысячах последовавших за ними других процессов, были нарушениями, совершенными в рамках «старого» права, в основном Гаагских конвенций. Основное новшество Нюрнберга, если это можно назвать новшеством, состояло в том, чтобы постараться прояснить серьезнейшие проблемы ответственности за выполнение приказов вышестоящего начальника и пропорциональности, которые возникали в той или иной форме всякий раз, когда на первый взгляд существовала вероятность того, что действие не совсем уже безнадежно противозаконно, чего не могло быть, когда речь шла о взятии заложников, казнях, разрушениях и всем том, что объявлялось репрессалиями. Но, как мы увидим, ни одна из этих проблем не была прояснена в достаточной степени, чтобы сделать ее недосягаемой для бесконечных сомнений юридической или военной природы. Бесспорными инновациями, заслужившими почетное место среди Нюрнбергских принципов, были лишь утверждение личной ответственности, вплоть до глав государств и высших правительственных чиновников, за преступления против международного права и отказ от принятия аргумента защиты о «приказе вышестоящего начальника», кроме как в качестве основания для смягчения приговора. Список военных преступлений в формулировках Международного суда ничем не отличался от данного в Уставе МВТ. Проблемы, возникающие в рамках этого списка, которые не были решены в приговорах МВТ, так и остались нерешенными. Проблемы, не поднятые в Уставе или в судебных процессах, еще предстояло поднять. Поскольку эти проблемы охватывали потенциально наиболее разрушительные аспекты современной войны, нетрудно понять, сколько всего еще предстояло сделать. Могло ли право быть действенным в тотальной войне, с которой столкнулся XX век, и если да, до какой степени – вопрос, который ждал ответа с 1918 г., по-прежнему оставался неразрешенным. Ответ был необходим не только в отношении стратегических бомбардировок (как самого яркого проявления новой реальности) и морской блокады. В течение целого ряда лет он в скрытом виде присутствовал в постановке другого вопроса, который был связан с войной на суше и которого суды только коснулись, а именно вопроса о законности партизанского и народного сопротивления жителей страны иностранному и колониальному владычеству. Термин «народная война» был еще не слишком распространенным в лексиконе современной войны.

Entr’acte

Как развитие международного сообщества разошлось с ожиданиями законодателей

Цель части III этой книги заключается в том, чтобы