Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

и Советский блок, по-видимому, не имели намерений допускать какую-либо внешнюю организацию на свою территорию для осуществления независимой деятельности. Господин Морозов на определенном этапе высказал следующее мнение: «Представляется, что нет необходимости упоминать МККК, поскольку комитет, как и любая другая организация, всегда будет волен предложить свои услуги». Но увидев, что США и другие отдают предпочтение более сильной формулировке, которая будет определенно требовать от пораженных гражданской войной государств принять подобные предложения – т. е. превратить их в такие предложения, от которых невозможно отказаться, – СССР согласился с данной формулировкой без изменений, и то же самое сделали все прочие выступавшие. В результате МККК мог считать себя вправе осуществлять то, что он вскоре назвал «правом инициативы», будучи до некоторой степени уверенным, что правительства не воспримут такие его действия как оскорбление, и питая определенную надежду, что предлагаемые им гуманитарные услуги будут приняты[279]. Но будут ли они действительно приниматься и будут ли приемлемыми для всех суждения МККК о том, что в том или ином конкретном случае имеет место немеждународный вооруженный конфликт, подпадающий под общую статью 3, – все это еще только предстояло выяснить.

Глава 6

Значение нюрнбергского, токийского и других судебных процессов

Все судебные процессы, проведенные победоносными державами – членами ООН после Второй мировой войны, широко известны под названием «процессы над военными преступниками», и, строго говоря, большинство из них соответствовали этому названию. Люди, сидевшие на скамье подсудимых, обычно оказывались там именно потому, что их обвиняли в преступлениях против законов и обычаев войны, закрепленных в Гаагских правилах 1899 и 1907 г. и Женевских конвенциях 1929 г. Решения, принятые на некоторых из этих судебных процессов, как вскоре выяснилось, имели существенное значение для уточнения и разработки права войны, но и только, за исключением, возможно, Нюрнбергских принципов. Последние получили такое название благодаря тому, что они берут начало в Резолюции Генеральной Ассамблеи ООН (Резолюция 95, принятая 11 ноября 1946 г.), озаглавленной «Подтверждение принципов международного права, признанных статутом Нюрнбергского трибунала». Они были некоторым образом повторно подтверждены Комиссией по международному праву ООН (учрежденной Резолюцией ГА ООН 174 21 ноября 1947 г.) в середине 50-х годов[280]. Юристы, как правило, бывают уклончивы и половинчаты в оценке степени их значимости, но, по крайней мере, можно сказать, что единодушное голосование в Генеральной Ассамблее «отразило приверженность многих государств материальному праву в отношении военных преступлений, включая принцип личной уголовной ответственности, и правомерности применения уголовной юрисдикции к таким лицам»[281]. Только на двух самых ярких из этих послевоенных процессов (которые исчислялись сотнями), Международных военных трибуналах, вошедших в историю как Нюрнбергский и Токийский процессы, обвиняемые были привлечены к судебной ответственности также и за другие предполагаемые преступления. Здесь важно не упускать из виду, в чем именно состояла взаимосвязь этих других преступлений с правом войны, а что не имело к ней никакого отношения.

Преступления против человечности, которые фигурировали в Нюрнбергском обвинительном акте наряду с преступлениями против мира и военными преступлениями, были четко определены следующим образом: «убийства, истребление, порабощение, ссылка (депортация) и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до или во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам в целях осуществления или в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции Трибунала», т. е. планирование и ведение агрессивной войны, развязанной странами Оси. Таким образом была приоткрыта узкая дверь, давшая возможность преследовать в судебном порядке министров и других должностных лиц Германии за некоторые из самых ужасных деяний, которые они творили со своими гражданами и другими людьми, попавшими под немецкий контроль до войны. Нюрнбергские принципы оставили эту дверь открытой для потенциальных виновников преступлений против человечности в других странах и по другим поводам, при том лишь условии, что означенные деяния были совершены «в целях осуществления или в связи с любым преступлением против мира или любым военным преступлением». Благодаря этому Франция могла продолжать преследовать лиц, обвиняемых в военных преступлениях, и после истечения срока давности, в пределах которого военные преступления подлежат наказанию[282]. Лишь время покажет, какое будущее может ожидать эту концепцию преступлений против человечности, порожденную Второй мировой войной. Совершенно очевидно, что основания для того, чтобы не забывать и применять ее, увы, остаются столь же убедительными, сколь были убедительны первоначальные причины для ее формулирования; но она по-прежнему наталкивается на одну трудность (среди прочих), которая состоит в том, что поскольку одна часть ее содержания подпадает под законы о военных преступлениях, а другая часть – под законы о правах человека и геноциде, то в ней практически не остается собственного, отличного от других смысла.

Обвинение в преступлениях против мира имело более отчетливые отличительные черты, хотя неясного и спорного характера. Приговоры, вынесенные в Нюрнберге и Токио, могли лишь кое-что добавить к тому, что уже было достигнуто в Парижском пакте и, намного более впечатляющим образом, в Уставе ООН в том, что касается объявления преступным деянием планирования и ведения агрессивной войны. Вероятно, никакие другие составные части процессов, проходивших в международных военных трибуналах, не были так популярны, как преступления против мира, у широкой общественности держав-победительниц, которая привыкла оправдывать свои жертвы как принесенные миролюбцами в борьбе с матерыми агрессорами. Во все это страстно верили в первую очередь в США, что делало страну главной движущей силой процесса включения преступлений этой категории в обвинительные акты. СССР проявил достаточно высокую готовность присоединиться, при условии что обвинительные акты будут составлены таким образом, чтобы исключить его собственные недавние действия, которые могли неправильно понять те, кто был плохо информирован или недружелюбно настроен (в частности, чтобы не были затронуты события 1939–1940 гг. – оккупация восточной части Польши, война с Финляндией и поглощение маленьких прибалтийских государств). Великобритания и Франция были скептически настроены с самого начала, будучи убеждены, что моменты недопонимания – не только одной советской внешней политики! – действительно были слишком вероятны, и отчаялись когда-нибудь добраться до признаваемого всеми определения агрессии. Агрессия, однако, была как раз тем, что марксизм-ленинизм очень хорошо умел определять. Это нечто такое, чему капиталистический империализм и фашизм привержены по своей природе, от чего они не могут отречься и без чего не могут обойтись. Коммунизм же, согласно его представлениям о самом себе, – миролюбивое учение, он становится воинственным только тогда, когда ему приходится вести справедливую оборонительную борьбу. Поэтому СССР и его союзники сразу же стали горячими сторонниками этой части обвинительного акта, и их энтузиазм прибывал, в то время как энтузиазм ее главного вдохновителя шел на убыль. Приверженность советского блока