Война и право после 1945 г. - Джеффри Бест

и в Стокгольме в 1948 г. она появилась как часть первых двух общих статей предложенного нового текста конвенций. На той ранней стадии их разработки конвенции задумывались как применимые в равной степени «во всех случаях объявленной войны [и т. д.]» между ВДС, «всех случаях оккупации всей или части территории» и «во всех случаях вооруженного конфликта, не носящего международного характера», возникшего на территории одной из ВДС. То, что данный фрагмент был помещен в тексте на столь видном месте, – что, возможно, было сделано для привлечения к нему внимания, – по-видимому, имело скорее противоположный эффект, поскольку основное содержание конвенций еще не было окончательно определено[259]. Считалось, что вопрос о сфере применения может подождать, пока не станет более ясно, что именно будет применяться. Кроме того, во время конференций 1947 и 1948 г. правительства могли рассуждать, что время для урегулирования важнейших политических вопросов придет лишь на Дипломатической конференции, которая должна завершить весь переговорный процесс. Тот форум, который МККК называл «Конференцией правительственных экспертов» (и большинство других правительств было вполне удовлетворено таким наименованием), британское правительство, последовательно придерживавшееся жестких и консервативных манер в сфере дипломатии, обычно обозначало такими терминами, как «неофициальная встреча, созванная МККК», «неофициальная встреча с целью обмена информацией, мнениями и критическими замечаниями» и т. п.[260] Что же касается Стокгольмской конференции, то Великобритания отказалась принимать ее всерьез. Ни одно государство, о выработке политического курса которого мне что-либо известно, не относилось к этой конференции столь пренебрежительно; но факт остается фактом: в том, что касается политических вопросов, государствам и не было необходимости воспринимать ее слишком серьезно. Из всех правительственных делегатов только представители Греции (в тот момент погруженной в пучину жестокой гражданской войны) решительно высказались против соответствующих положений проектов конвенций, и кроме этого единственное правительственное замечание поступило от делегации США, заявившей, чтобы было включено требование взаимности[261]. Таким образом, проект общей статьи первоначального текста, вынесенного на конференцию, предусматривавший распространение действия конвенций на случай гражданской войны, мог быть оставлен в качестве неразрешенной, хотя и, вероятно, весьма запутанной проблемы вплоть до завершающего раунда переговоров.

Более того, для Великобритании и блока государств, входящих в Британское Содружество, эта проблема имела другие опасные аспекты, не столь очевидные другим государствам и совершенно неочевидные тем, кого интересовали лишь гуманитарные проблемы. Опасность заключалась в слове «колониальный», которое (до тех пор, пока МККК благоразумно не исключил его из проекта после Стокгольмской конференции) употреблялось наряду со словом «гражданская» при характеристике тех видов немеждународных войн и конфликтов, к которым должны были стать применимыми конвенции[262]. Его исчезновение из стокгольмских текстов, разумеется, не означало, что оно не подразумевается, и на самом деле оно снова выскочило на поверхность в Женеве в 1949 г. Однако факт исчезновения слова «колониальный» дал Уайтхоллу пищу для торжественных раздумий, когда его подготовка к Женевской конференции вышла за пределы вопросов об отношении конвенций к международным и главным образом европейским войнам (которые, несомненно, в первую очередь занимали умы всех, кто в этом участвовал).

Итак, форма, в которой данное новшество было представлено Дипломатической конференции, была такова: каждая из новых конвенций должна быть в равной мере применима как к немеждународным, так и (в случае конвенций о защите военнопленных и гражданских лиц) к международным вооруженным конфликтам при условии взаимности. Как откровенно сформулировала канадская делегация в своем заключительном отчете: «[Это] было, разумеется, чрезвычайно новое и трудное предложение. Оно означало, что правительство, подписавшее конвенции, берет на себя по договору обязательства перед повстанческой организацией. Многие делегации, включая американскую, британскую, французскую и канадскую, были против такого всеобъемлющего условия, полагая, что оно неразумно и нереализуемо. Советское правительство энергично выступало за то, чтобы оставить в тексте это положение или какое-нибудь очень близкое к нему»[263].

Таким образом в ходе дебатов 1949 г. выявились два больших и серьезных аргумента: первый коренился в политической философии и имел отношение к правам и обязанностям государств и их подданных; второй был тесно переплетен с идеологическим спором о том, хороши или плохи империи и колониализм.

Если бы тексты проектов новых конвенций не предполагали их применения помимо четко определенной ситуации «войны» еще и к менее четко определенной ситуации «вооруженного конфликта», едва ли возникли бы эти трудности. Начнем с того, что с точки зрения международного права не играло никакой роли, являются ли воюющие стороны государствами. Значимым было то, имело ли место «признание в качестве воюющей стороны». Как только государство, воюющее или нейтральное, признавало за одной из сторон статус воюющей стороны, всем становилось ясно, какова позиция каждого из участников, и все соответствующие колесики и шестеренки юридической машины могли начинать свою работу. Война, которая оказалась действительно войной в достаточной степени, чтобы привести к такому признанию, по определению затрагивала внешние интересы и взаимоотношения. Поэтому в данном случае было вполне уместным применение международного права. Но кто мог объяснить, что такое «вооруженный конфликт»? Как отмечало британское правительство в меморандуме, распространенном среди будущих участников конференции 1949 г., эта фраза «по своему смыслу намного шире, чем „состояние войны“, как оно понимается в международном праве, и она может означать беспорядки, в которых применяется оружие. Есть основания полагать, что ни одно правительство не готово согласиться с включением в международную конвенцию положений, касающихся международных вопросов такого характера, и предложение состоит в том, что лица, участвующие в беспорядках, не являются жертвами войны и должны быть исключены из сферы применения конвенций»[264].

Одним аспектом данной проблемы было определение границ применимости. Другим была оценка ее последствий для правительств, и этот аспект был превосходно сформулирован Министерством внутренних дел Великобритании в ходе выработки краткого письменного изложения позиции британской делегации для представления на Дипломатической конференции. Страт написал своему коллеге Дэвидсону из Военного министерства, что все это дело представляет собой сплошную неразбериху и бестолковщину: «Положения, разработанные с целью защиты гражданских лиц от их собственного правительства, – пишет он, – будут на своем месте в Хартии о правах человека; но проект Хартии, который сейчас находится в процессе подготовки, однозначно избегает наложения обязательств применительно к „периоду чрезвычайного положения“. Пока „законное“ правительство не свергнуто, граждане страны обязаны сохранять лояльность этому правительству и никакому другому. Концепция, лежащая в основе Конвенции о защите гражданских лиц, – согласно которой другое правительство имеет интересы и притязания в отношении гражданских лиц, квалифицируемых как враждебные, – неприменима в случае гражданской войны. Поэтому следующие два пункта являются невыполнимыми: а) обязать законное правительство обращаться с некоторыми из своих гражданских подданных, которые обязаны быть безусловно лояльными к нему, как с „враждебными иностранцами“ и считать, что